Лучшие брокеры Форекс Книги по техническому анализу Полный список литературы Книги по торговым стратегиям Лучшие брокеры:
бинарныебиржевые
Лучшие брокеры Форекс Полный список литературы Бинарные брокеры
Биржевые брокеры

Глава 11

Акелис С.Б. Технический анализ от А до Я

Аррингтон Дж.Р. Руководство по управлению рисками

Баффет У. Эссе об инвестициях, корпоративных финансах и управлении компаниями

Беллафиоре М. Один хороший трейд

Бернстайн П. Против богов: Укрощение риска

Борселино Л.Дж., Комминс П. Дейтрейдер: кровь, пот и слезы успеха

Вайс М.Д. Делай деньги во время паники на бирже

Вильямс Л. Долгосрочные секреты краткосрочной торговли

Гюнтер М. Аксиомы биржевого спекулянта

Даглас М. Дисциплинированный трейдер. Бизнес-психология успеха

Дамодаран А. Инвестиционные байки: разоблачение мифов о беспроигрышных биржевых стратегиях

Демарк Т.Р. Технический анализ – новая наука

Дэвидсон А. Скользящий по лезвию фондового рынка

Ильин В.В., Титов В.В. Биржа на кончиках пальцев

Ковел М. Биржевая торговля по трендам. Как заработать, наблюдая тенденции рынка

Коннорс Л.А., Рашке Л.Б. Биржевые секреты

Коппел Р. Быки, медведи и миллионеры. Хроники биржевых сражений

 

 

Мартин Сигел вошел в спальню и бросил пиджак на кровать. В кои-то веки он явился домой как раз к ужину. Было 29 октября 1986 года, ровно 6.30 вечера. Он подошел к письменному столу возле большого окна, из которого открывался вид на Грейси-сквер-парк, и выглянул наружу.

Сигел чувствовал себя лучше, чем на протяжении тех нескольких месяцев, что прошли с момента ареста Ливайна. В тот день, когда от сообщения о крахе Ливайна Сигел впал в панику в телефонной будке аэропорта, он показался врачу. Ему было нехорошо, и он считал это результатом избыточного стресса. Сигелу хотелось, чтобы доктор спросил его, почему он чувствует себя так неспокойно, так тревожно. Он хотел отвести душу. Вместо этого доктор произвел беглый осмотр и отмахнулся от его жалоб. «Обычное переутомление, – сказал он. – Это пройдет».

Возможно, врач был прав. Сигел и его жена провели предыдущий уик-энд с друзьями в Ки-Бискейне. Плывя по океану на катамаране, ощущая легкий ветерок и лучи жаркого тропического солнца, Сигел наслаждался жизнью.

Вид из окна вызвал у него улыбку. По незатейливым конструкциям на площадке для игр лазили дети. Идиллию нарушил телефонный звонок. Сигел рассеянно взял трубку, не дожидаясь, пока это сделает Дорис, нянька при детях. Мужской голос вывел его из мечтательного состояния.

«Это Марти Сигел?»

«Он самый», – ответил Сигел.

«А я Билл», – сказал человек и выжидательно замолчал. В понедельник Дорис сообщила Сигелу, что звонил какой-то Билл, не пожелавший оставить номер. Вчера произошло то же самое. И в тот, и в другой день Сигел по своему обыкновению вернулся домой около 8 вечера. Он не стал долго думать о звонках; имя «Билл» ему ни о чем не говорило.

«Какой еще Билл?» – спросил Сигел.

«Вы знаете, – вкрадчиво ответил голос. – Билл».

«Нет, не знаю», – сказал Сигел, теряя терпение. Неужели это телефонный хулиган? Последовала еще одна пауза.

«Вы получили мое письмо?» – спросил Билл.

«Нет».

«Я отправил письмо, а вы о нем не знаете?»

Сигел не понимал, что заставляет его продолжать бессмысленный разговор. «Нет, я ничего не знаю ни о каком письме. Может, расскажете?» И вновь наступила пауза, а затем голос произнес такое, от чего Сигел похолодел.

«Речь идет о ваших взаимоотношениях с русским».

Сигел закрыл глаза и мысленно представил себе Боски. Он постарался, чтобы его голос звучал невозмутимо. «Не понимаю, о чем вы», – спокойно сказал он.

«Я послал вам письмо, – продолжал Билл. – В письме написал, что хочу с вами встретиться».

«Я вас не знаю».

«Да будет вам, не пытайтесь меня одурачить, – сказал Билл, в голосе которого зазвучала угроза. – Мне все известно».

Сигел вновь настойчиво заявил, что не понимает, о чем речь, и тогда Билл определенно испытал замешательство: «Это Марти Сигел, который работал в Kidder, Peabody, а теперь работает в Drexel?»

«Да, это я, – ответил Сигел, решив, что с него достаточно. – Больше меня не беспокойте. Иначе я обращусь в полицию».

«Сомневаюсь», – саркастически произнес Билл. Сигел повесил трубку.

Сжимая кулаки и пошатываясь, он отошел от стола. Он всегда боялся такого исхода. «Вот так все это и кончается!» – громко закричал он. Его желудок начал судорожно сокращаться, и он устремился в соседнюю ванную комнату.

Мгновения спустя туда вбежала обеспокоенная Джейн Дей. Она увидела, как муж, склонившись над унитазом, извергает потоки рвоты. «Ты в порядке?» – тревожно спросила она, пока Сигел, пытаясь собраться с мыслями, поднимался с пола ванной.

«Наверное, какой-то желудочный вирус, – сказал он. – Все произошло так неожиданно». Как только Сигел снова остался один, он позвонил Мартину Липтону – адвокату, по его мнению, наиболее близкому ему как в личном, так и в профессиональном плане. Секретарша Липтона в Wachtell сказала, что босс в Хьюстоне, но дала Сигелу номер, по которому того можно было найти.

«Марти, меня шантажируют», – сказал Сигел Липтону и в общих чертах обрисовал ситуацию. Липтон настоятельно порекомендовал Сигелу встретиться на следующий день с Лэрри Педовицем. Педовиц в прошлом возглавлял уголовный отдел федеральной прокуратуры и руководил урегулированием дела Айлана Рейча внутри Wachtell.

Наутро Сигел встретился с Педовицем и подробно рассказал ему о телефонном разговоре, упомянув о том, что Билл несколько раз ссылался на какое-то свое письмо с просьбой о личной встрече. «Вы вынимали почту в Коннектикуте?» – спросил Педовиц.

Сигел вспомнил, что ни он, ни Джейн Дей не были в коннектикутском доме уже больше двух недель. Приехав туда, он быстро обнаружил письмо в груде почты. Дабы не оставить на нем отпечатков пальцев, Сигел натянул резиновые перчатки, затем дрожащими руками вскрыл конверт и быстро прочел краткое послание. Оно состояло из лаконичной и загадочной фразы «Я знаю» и требования денег. Билл грозился в случае неуплаты «сдать» Сигела службе внутренних государственных доходов. Сигел аккуратно вложил конверт и письмо в конверт большего размера, запечатал его и вернулся в Нью-Йорк.

Ознакомившись с письмом, Педовиц отнесся к нему с подозрением. Он высказал предположение, что письмо и телефонный звонок представляют собой тщательно продуманную попытку властей завлечь Сигела в инсценированную дачу взятки. Это казалось маловероятным, но после разоблачения Ливайна и заявлений властей о продолжении расследования исключать такую возможность было нельзя. Тем не менее Педовиц посоветовал Сигелу ничего не предпринимать и посмотреть, как будут развиваться события.

На следующей неделе Сигелу позвонил Боски, который со странной настойчивостью предложил встретиться. Сигел отказался и повесил трубку; звонок вывел его из равновесия. Потом, 10 ноября, к нему в офис без предупреждения заявились специальные агенты СВОД. Сигела не было в городе, но, когда он про это узнал, он позвонил Педовицу. На сей раз Педовиц сказал, что, по его мнению, следует связаться с федеральной прокуратурой.

«Действуйте, – сказал Сигел. – Я хочу во всем этом разобраться».

Педовиц позвонил Сигелу в тот же день. «Утром первым делом приезжайте ко мне», – мрачно сказал Педовиц, не вдаваясь в детали.

«Федеральный прокурор знает про письмо, – наутро сообщил Педовиц Сигелу. – Им все известно о вас и Боски». Он мог не продолжать. Сигел не стал отпираться. Он обхватил голову руками и зарыдал.

«Я признаюсь, – сказал он, задыхаясь от рыданий. – Я виновен. Я сожалею. Я хочу поступить правильно».

Педовиц сказал, что он уже переговорил со своими партнерами и вынужден сообщить, что Wachtell, Lipton не может представлять интересы Сигела, поскольку фирма в свое время представляла слишком многих клиентов в сделках, в связи с которыми против него могут выдвинуть обвинение. Педовиц, однако, заметил, что может помочь Сигелу найти другого адвоката по уголовным делам. «Одни адвокаты противостоят обвинению, другие с ним сотрудничают, – сказал он. – Какого бы вы предпочли?» Сигел ответил, что примет решение только после разговора с женой.

Он поймал такси и поехал домой. Он понимал, что не может ничего предпринимать, не поговорив с супругой, но мысль о ее возможной реакции была для него страшнее всего на свете. Он боялся, что она от него уйдет. Пока такси медленно маневрировало в потоке утреннего транспорта, Сигел фантазировал о самоубийстве: не поднимаясь в квартиру, он выведет из гаража семейный фургон, покинет город и поедет по интерстейт 95 на восток, до моста через Майанасривер, и там, пробив ограждение, рухнет в воду. Сама по себе перспектива ухода из жизни была желанной, но при мысли о мучительной смерти утопленника Сигел побелел от ужаса.

Когда он вошел в квартиру, няня сказала ему, что его жена вышла за первыми рождественскими покупками. Сигел бесцельно слонялся по квартире. Всему, он знал, скоро придет конец. Через какие-то две недели его жене исполнится 36, а он собирается испортить ей праздник. Услышав, как хлопнула парадная дверь, он вышел в прихожую. Джейн Дей, нагруженная пакетами, удивилась, что муж дома, а не на работе, но принялась возбужденно рассказывать ему о сделанных покупках и о своих планах на предстоящие праздники. Сигел заставил себя ее прервать.

«Я должен тебе кое-что сказать», – произнес он, введя жену в гостиную. Когда она сняла пальто и села на диван, он закрыл обшитые деревянными панелями двойные двери. Сигел сел рядом с женой и взял ее за руку. Он глубоко вздохнул и начал: «Помнишь письмо, из-за которого я так расстроился, – то, что пришло в Коннектикут? Расстраиваться было из-за чего. Я совершил ужасную ошибку. Не знаю, сможешь ли ты когда-нибудь меня простить».

Чувствуя по тону и поведению мужа, что с ним произошло нечто ужасное, Джейн Дей тотчас разрыдалась. Сигел продолжил рассказ, вкратце описав механику инсайдерской торговли на пару с Боски. Он не находил себе места от отчаяния. Джейн Дей продолжала всхлипывать, и Сигел с ужасом осознал, какую душевную боль ей причиняют его слова. Это было наихудшее переживание в его жизни.

«То, чем ты занимался, отвратительно», – выдавила его жена. Она сказала, что более всего в этой истории ее угнетает ощущение предательства, вызванное тем, что он ничего ей не рассказывал. Она сказала, что больше не может ему доверять.

Но даже после таких слов она ощущала всю глубину страдания и отчаяния супруга, и испытанное ею потрясение быстро уступило место страху перед тем, что он может покончить с собой. В этот критический момент она оказала ему должную поддержку. «Ты был хорошим отцом и мужем», – сказала она, нисколько не кривя душой, и опять расплакалась.

Примерно в час пополудни Сигел вернулся в офис Wachtell, Lipton и вновь встретился с Педовицем. «Я не хочу бороться, – заявил Сигел. – Я хочу во всем сознаться и загладить вину». В итоге он нанял Джеда Ракоффа, бывшего начальника отдела мошенничеств федеральной прокуратуры, ставшего партнером в Mudge Rose Guthrie Alexander&Ferdon. Ракофф приехал на встречу с Сигелом и Педовицем из расположенного в даунтауне офиса Mudge Rose. К моменту его приезда Сигел получил повестку от КЦББ. После звонка Педовица федеральная прокуратура предупредила КЦББ, что Сигел находится в Wachtell, Lipton, и туда была доставлена повестка.

Ракоффа поразило, что Сигел, явно будучи вне себя от горя, не пытается преуменьшать или отрицать свою вину. Тот в общих чертах рассказал Ракоффу о сговоре с Боски, не обойдя стороной его наиболее дискредитирующий аспект– выплаты наличными. Этот сговор был, по словам Сигела, не единственным его правонарушением. Он вкратце сообщил Ракоффу о своих контактах с Фрименом.

Больше всего Сигел беспокоился о своих коллегах в Drexel и собственных взаимоотношениях с фирмой. В сложившихся обстоятельствах он не видел для себя возможности продолжать работать, как ни в чем не бывало. Он считал, что должен немедленно поговорить с Джозефом. Ракофф же хотел, чтобы Сигел, не впадая в ненужный радикализм, вышел из затруднительного положения с минимальными потерями для себя. Он знал, что тот может оказаться полезным как тайный агент. Но Сигел был категоричен в том, что шпионить за сотрудниками Drexel и провоцировать их на что бы то ни было он не станет. Он утверждал, что в этой фирме он ничего противоправного не совершил и что ни о какой преступной деятельности в Drexel ему не известно. Следовательно, продолжал он, попытка поймать его коллег в западню с его помощью неправомочна. Ракофф разрешил Сигелу переговорить с Джозефом, сообщить ему о повестке и попросить об отпуске «по состоянию здоровья» на время удовлетворения содержащихся в ней требований. После этого, вечером, ему надлежало вновь встретиться с Ракоффом и его партнером Одри Стросс в офисе Mudge Rose.

Перед тем как уйти из офиса Wachtell, Lipton, Сигел попросил о встрече с Липтоном, недавно вернувшимся из Техаса. Сигел вошел в просторный кабинет старшего партнера, который он так часто посещал, занимаясь инвестиционно-банковским бизнесом. Оказавшись наедине с человеком, который так много сделал для начала и продвижения его карьеры, Сигел вновь утратил самообладание. «Мне очень жаль», – то и дело бормотал он. Может статься, подобных кошмарных сцен выпало на долю Липтона слишком много; прежде ему каялись Флорентине и Рейч, два его партнера; теперь он видел перед собой Сигела, который был ему едва ли не сыном. Липтон не выказал Сигелу никакого участия, никакого утешения. Сигелу он показался холодным и бесчувственным, как камень.

Покинув Wachtell, Lipton, Сигел и Ракофф отправились в офис последнего. В тот же день, ближе к вечеру, им позвонил Педовиц, который стал зачитывать тикерное сообщение о двух соглашениях с участием Боски: о признании вины и урегулирующем, заключенном с КЦББ. И тут хаотичный на первый взгляд ход событий начал обретать смысл. «Вы пока не осознаете масштабности происходящего, – обратился Сигел к Ракоффу и Стросс. – Скоро все полетит в тартарары».

К концу рабочего дня Сигел наконец добрался до офиса Drexel и направился прямо в кабинет Джозефа. Джозеф незадолго до этого вернулся с экстренного заседания по изменению стратегии фирмы, причиной которого послужила новость о Боски. Сигел, по мнению Джозефа, выглядел так, словно его хватил удар.

«Мне нужен отпуск, – сказал Сигел. – Я получил повестку». Реакция Джозефа застала Сигела врасплох. Тот рассмеялся! «Вступай в клуб, – весело произнес Джозеф. – У Аккермана повестка, у Милкена тоже. Все при деле». И без того удивленный, Сигел был ошарашен. Что происходит? А они-то здесь при чем? Поглощенный собственными проблемами, он не удосужился предположить, что Боски мог вовлечь в свои махинации и других.

Джозеф прервал его раздумья: «Ты нарушал закон? Ну, хоть раз, а?»

Сигел посмотрел на Джозефа, глаза его наполнились слезами. «Ни разу», – ответил он. Ему посоветовали при необходимости лгать, чтобы его не заподозрили в сотрудничестве с властями.

«Это повестка от КЦББ или от большого жюри?» – спросил Джозеф. Сигел сказал, что от КЦББ. У Джозефа, казалось, отлегло от души. «Не волнуйся, – сказал он. – Продолжай работать. Незачем уходить в отпуск. Фирма прикроет тебя на все сто».

Пока Сигел встречался с Джозефом, Ракофф позвонил Карберри. «Насколько я понимаю, вы хотите вручить повестку Мартину Сигелу, – сказал Ракофф. – Я беру это на себя. Я адвокат Сигела». Он добавил, что хотел бы поговорить с Карберри о деле, и тот предложил встретиться утром следующего дня.

Ракофф понял, что ему и Сигелу придется поторапливаться. В свое время он, являясь начальником отдела мошенничеств, был боссом Карберри и знал его как лишенного сантиментов служаку, который любит «обрабатывать» потенциальных подсудимых из числа «белых воротничков» быстро и жестко. Ракофф предупредил Сигела, что если тот собирается заключить сделку с обвинением, то делать это нужно быстро, невзирая даже на возможность как уголовных, так и гражданско-правовых санкций, вероятное расторжение брака и распад семьи и даже банкротство. Кроме того, Ракофф сказал, что готов оценить шансы Сигела на защиту на случай, если тот решит отстаивать свою невиновность.

«Я хочу признать себя виновным и искупить свою вину, – настаивал Сигел. – Я не стану бороться, если только вы мне этого не посоветуете».

Наутро, в субботу, 15 ноября, Сигел и Джейн Дей явились в кабинет Ракоффа. Сигел чувствовал себя намного лучше, чем днем ранее. Прошлой ночью он еще больше открылся жене и, как ему казалось, заручился ее поддержкой, не зависящей от обстоятельств. У него будто камень с души свалился. Он доверится властям. Он поступит правильно. Он понесет наказание, но затем все образуется. Он полагал, что правоохранительные органы чем-то похожи на родителей и позаботятся о нем, как о своем ребенке.

В какой-то момент Одри Стросс, партнер Ракоффа в деле, предостерегла Сигела от необоснованных надежд. «Марти, вчера вы были чересчур пессимистичны, – сказала она. – Сегодня вы излишне оптимистичны».

Ракофф и Стросс подробно рассказали Сигелам о том, что подразумевается под сделкой о признании вины, и постарались их подбодрить, сказав, что в подобных случаях положение вещей всегда кажется хуже, чем есть на самом деле, и что ситуация небезнадежна. Потом Ракофф отправился на встречу с Карберри, который со своей стороны времени даром не терял.

«Он у нас в руках, – без обиняков заявил Карберри. – Мы располагаем тремя свидетелями: Айвеном Боски, курьером, передававшим наличные, и свидетелем передачи. Мы считаем, что Сигел может нам кое в чем помочь». «Мы знаем о Фримене», – добавил он, немало удивив Ракоффа: это имя было известно ему из признания Сигела. Ракофф задал себе вопрос, не блефует ли Карберри.

«Принимая как данность факт наличия у нас достаточных оснований для возбуждения уголовного дела, – продолжал Карберри, – я готов предложить вашему подзащитному признать себя виновным в четырех фелониях».

Ракофф, стараясь оставаться внешне бесстрастным, стал выяснять прочие условия сделки. Какому судье будет поручено дело? Карберри сообщил, что слушания состоятся в Манхэттенском федеральном суде и что регистрация признания вины и назначение наказания будут возложены на одного и того же судью. Ракофф выразил надежду, что момент для заявления Сигела суду будет выбран таким образом, чтобы приговор выносил снисходительный судья. (Попытки адвокатов добиться того, чтобы их подзащитные делали заявление о признании вины снисходительному судье – так называемый «торг за судью» – в свое время широко практиковались в южном федеральном судебном округе Нью-Йорка. Судьи, которые заслушивали признания, заседали по две недели каждый, и обвиняемым, согласно установившейся практике, давался шестинедельный срок на признание. Это обеспечивало адвокатам выбор по меньшей мере из трех судей. Позднее шестинедельный срок на признание был отменен.) На это Карберри сказал, что прокуратура постарается проявить гибкость в этом вопросе, но Сигелу придется сделать признание именно тогда, когда от него это потребуется. Захочет ли Карберри, чтобы Сигел носил на себе миниатюрный микрофон с передатчиком? Карберри ответил утвердительно.

Ракофф изложил предложение Сигелу, и тот велел ему заключить сделку. Ракофф в свою очередь сделал Карберри неофициальное предложение: он пообещал, что Сигел действительно даст изобличающие показания о начальнике арбитражного отдела другой крупной фирмы на Уолл-стрит, не назвав, однако, имени Фримена. В ответ Карберри согласился уменьшить число пунктов обвинения с четырех до двух. Ракофф сказал, что при условии приемлемости результатов переговоров об урегулировании с КЦББ сделку можно считать состоявшейся. Руководствуясь соглашением с прокуратурой, Ракофф позвонил Линчу в КЦББ. Все еще испытывая жгучую обиду из-за дурной славы в связи с делом Боски, Комиссия жаждала выставить Сигела напоказ как подтверждение ценности сотрудничества с Боски. Ей не нужны были новые обвинения в слишком мягком отношении к преступникам с Уолл-стрит. Ракофф спросил, чего же хочет КЦББ.

«О, это просто, – ответил Линч. – Мы хотим забрать у него все, кроме двух домов». («Господи, – сказал Сигел позднее, когда Ракофф передал ему слова Линча. – Боски заплатил мне всего лишь 700 000 долларов».) Ракофф энергично настаивал на том, что условие, выдвинутое КЦББ, чрезмерно, что Сигел должен оставить себе хотя бы деньги, честно заработанные в Drexel. Старк, проводивший большую часть переговоров со стороны КЦББ, в конце концов с этим согласился, но Шэд и Комиссия наложили на соглашение вето. Они настаивали на конфискации практически всего имущества Сигела.

Они знали, что застали Сигела врасплох, и были полны решимости отыграться на нем за недавний позор. Они намеревались сохранить за ним только вклад в негосударственный пенсионный фонд и два дома. Сигел должен был отказаться даже от 10 млн. долларов в акциях и гарантированной премии от Drexel, которую агентство собиралось конфисковать.

Ракофф видел для себя шанс побороться с драконовскими условиями, но Сигел сказал ему, что не хочет этого. Теперь, когда все зашло настолько далеко, Сигел был поражен тем, как мало значат для него деньги. Когда он зарабатывал шестизначные суммы, он на доллары разве что не молился, но то подсознательное ощущение безопасности, о котором он всегда мечтал, нельзя было купить ни за какие деньги. Теперь, когда все его начинания и честолюбивые устремления пошли прахом, количество оставшихся денег не играло для него никакой роли. Не останься их у него вовсе, он чувствовал бы себя точно так же.

Помимо того, Сигел считал, что суровое наказание частично реабилитирует его в глазах общественности. Если такова была цена искупления, он был готов ее заплатить. Если он и медлил с принятием условий сотрудничества, то лишь потому, что его бывшие коллеги с Уолл-стрит расценили бы сделку о признании вины и соглашение с КЦББ как «измену». Он и сам видел в подобных действиях нарушение профессиональной этики.

Соглашение с КЦББ было в принципе готово уже через неделю, была незамедлительно доработана сделка с прокуратурой, однако их заключительные детали удалось согласовать лишь к середине декабря. После этого Сигел, как в свое время и Боски, стал сотрудничающим свидетелем.

Однажды поздно вечером на неделе Дня благодарения Ракофф и Сигел незаметно вошли через черный ход в массивное здание федеральной почтовой службы в деловой части Манхэттена, на другой стороне улицы от башен Центра международной торговли. Место и время – 10 вечера – были выбраны по соображениям секретности. Ракофф провел Сигела в отделение почтовой полиции, где тот впервые встретился с Карберри. Внешность Карберри соответствовала его репутации чревоугодника: Сигел не мог не заметить пятен кетчупа на рубашке, обтягивавшей необъятный живот Сигел также познакомился с Дунаном, который, как он узнал, был назначен его «ведущим» на время секретного этапа сотрудничества с правоохранительными органами, и инспектором почтовой полиции Робертом Паскалем. Увидев в Дунане «прижимистого ирландца», Сигел решил, что с ним надо держать ухо востро. Сигел был уверен, что никогда раньше не встречался с Дунаном, но что-то в этом человеке казалось ему неуловимо знакомым.

Сигел произвел на Карберри благоприятное впечатление; это был первый инвестиционный банкир из «высшего эшелона», с которым ему довелось познакомиться. Ливайн и Уилкис определенно таковыми не являлись. Боски был арбитражером. Сигел в противоположность им обладал приятной внешностью, был уравновешенным и располагающим к себе человеком даже в том незавидном положении, что выпало на его долю.

«Они хотят с вами встретиться, чтобы понять, можно ли вам верить, – сказал ему Ракофф перед встречей. – Отвечайте на их вопросы и говорите правду». Сигел рассказал сотрудникам прокуратуры и почтовой полиции о всех сделках, в связи с которыми он контактировал с Боски и Фрименом. И хотя говорил он по памяти и был бы не прочь просмотреть кое-какие записи в своем ежедневнике и отчеты о сделках, он старался быть как можно более точным. В тот вечер Сигел проговорил около полутора часов; всего же таких встреч было несколько. Это было связано с тем, что некоторые сделки, особенно с участием Фримена, были довольно запутанными, например, сделка с Unocal с сопутствовавшими ей сложными расчетами долевого фактора или долгая эпопея со Storer.

Сигел не пытался объяснить свои действия потребностью в «поле для маневра» или тем, что на Уолл-стрит так поступают все. Он не искал оправданий. Ливайн и Боски продемонстрировали определенные угрызения совести, но их эмоции объяснялись, по-видимому, главным образом тем, что их вывели на чистую воду. Сигел же, по мнению обвинителей, искренне верил, что содеянное им заслуживает наказания, и хотел это наказание понести. Юристы КЦББ в этих встречах не участвовали. Холодок в отношениях между федеральной прокуратурой и КЦББ был для Сигела очевидным. Прокуратура все никак не могла простить Комиссии скандальной шумихи в связи с делом Боски. Сигел получил указание не сообщать юристам КЦББ никакой информации, особенно о Goldman, Sachs, во избежание ее утечек.

«Не разговаривайте с ними, – как-то раз сказал Сигелу Дунай. – Они непременно начнут форсировать события и наломают дров».

Наконец, в январе 1987 года, КЦББ заявила, что ей нужен доступ к Сигелу, чтобы тот подтвердил некоторые заявления Боски, в связи с чем была организована встреча Сигела с Лео Конгом и еще одним юристом КЦББ в номере отеля «Грэмерси парк». Вместе с тем федеральная прокуратура разрешила Сигелу обсуждать только те из его махинаций, в которых участвовал Боски. Сообщать что-либо о Фримене ему запретили.

Когда Сигел дал согласие на сотрудничество, Ракофф сразу же поставил его перед фактом, что той жизни, к которой он привык в Нью-Йорке, скоро придет конец. Ему следовало понять, что существует значительная вероятность того, что все аспекты его нынешней и прошлой жизни подвергнутся бесцеремонному и пристальному изучению. Ракофф хотел, чтобы Сигел, согласившись признать себя виновным, проконсультировался у психолога или психиатра. Но это было невозможно – Goldman, Sachs имела право вызвать врача повесткой в суд. Сведения, сообщенные врачу пациентом, не защищены иммунитетом от разглашения в федеральных судах.

Ракофф и Стросс настоятельно потребовали от Сигела как можно скорее увезти членов его семьи подальше от эпицентра грядущих событий, с тем чтобы у них было время подготовиться к тому моменту, когда Сигел сделает заявление о признании вины. В наибольшей степени такая перспектива тяготила Джейн Дей; она любила дом в Коннектикуте, спроектированный ею вместе с мужем, и мысль о вынужденном расставании с друзьями и подругами и переводе детей в другие школы страшно ее огорчала. Тем не менее, согласившись поддержать Сигела, она признала необходимость начать новую жизнь где-то в другом месте. Они выбрали Флориду – штат, где законодательство об освобождении домашнего имущества от взыскания по долгам охраняет жилище осужденного от конфискации кредиторами. Сигел выставил на продажу коннектикутский дом и нью-йоркскую кооперативную квартиру и потратил несколько уик-эндов на поездки по разным городам Флориды. Начав с Тампы, он проехал на машине с севера на юг по западному побережью штата, а затем, двигаясь на север вдоль восточного побережья, завершил свой путь в Джэксонвилле. По дороге Сигел вновь испытал порыв к самоубийству. Находясь на интерстейте 95, он подумал о том, как, в сущности, просто вывернуть руль и выехать на полосу встречного движения. От этого его удержала мысль о невинных жертвах автокатастрофы.

Его выбор пал на Джэксонвилл, потому что Лампа и Сент-Питерсберг были слишком сонными, Майами – чересчур урбанизированным, а переезд в фешенебельный Палм-Бич явно не сулил благосклонности Фемиды и подразумевал частые случайные встречи с коллегами с Уолл-стрит и со всей корпоративной Америки. Сигелу понравилась царившая в Джэксонвилле здоровая атмосфера деловых отношений. Он полагал, что сможет сделать там карьеру, как только тяжелое испытание, через которое ему предстояло пройти, останется позади, если, конечно, он найдет в себе для этого силы. Приняв решение о переезде, он подыскал в Джэксонвилле красивый дом – высокий современный особняк на берегу океана, в элитном квартале Понте-Ведра-Бич. В доме был гараж на три машины, двухэтажная гостиная с камином и расположенная над главной спальней башенка с широкими окнами, идеально пригодная под домашний кабинет. Он также приобрел примыкающий к особняку кусок побережья и надстроил над гаражом спальни для детей. Дом, земля и доработки обошлись Сигелу в 3,5 млн. долларов.

Сигел без труда продал дом в Коннектикуте (за 3,5 млн.) и квартиру в Нью-Йорке, которую купил первый же человек, ее осмотревший (за 1,5 млн.). Почти всю выручку «съели» недвижимость во Флориде, налоги и гонорары адвокатов. О том, что Сигелы переезжают во Флориду, не знал никто, но то обстоятельство, что они продали дом, навело соседей на мысль, что Сигел и Джейн Дей разводятся. Когда один сосед Сигела позвонил ему и бодро осведомился, не собирается ли тот продавать свой водный мотоцикл, Сигел пришел в ярость.

В середине января Джейн Дей, Дорис, Джессика и двойняшки уехали во Флориду. Сигел, пытаясь утаить от окружающих перемены в своей жизни, остался в Нью-Йорке. Он рассчитывал быть во Флориде в тот день, когда его семья въезжала в новый дом, но сильный снегопад не позволил ему вылететь из Нью-Йорка. «Мы в джунглях», – «отрапортовала» Дорис, когда Сигел связался с новоселами по телефону. Еще целых полгода, каждый раз, когда члены его семьи подъезжали на машине к своему новому жилищу, Скотти, один из близнецов, спрашивал: «А где же швейцар?»

Сигелу в Нью-Йорке было одиноко, но он старался посещать приемы, ходил на работу, отвечал на звонки. В Drexel к нему за дополнительными объяснениями не обращались. Адвокаты фирмы из Cahill Gordon&Reindel периодически звонили Ракоффу и требовали все новых заверений в том, что Сигел не располагает сведениями ни о какой противозаконной деятельности в фирме. Вначале они пытались вытянуть из Ракоффа информацию о ситуации с Сигелом, Ракофф сказал лишь, что Сигел сделал «заявления», касающиеся «додрекселовского» этапа его карьеры, но вдаваться в подробности отказался. Руководство Drexel старалось не отвращать от фирмы тех, кто, возможно, сотрудничал с властями. В январе Сигел получил премию в размере 3 млн. долларов, которую передал в КЦББ.

Всем, кто знал Сигела, было ясно, что его что-то гложет. Он утратил большую часть присущих ему живости, энергии и энтузиазма. Он перестал посещать заседания совета менеджеров Drexel и не предлагал никаких новых сделок. Сотрудники правоохранительных органов дали и Сигелу, и Ракоффу указание лгать, если потребуется, дабы Сигел не был разоблачен как тайный агент, но на практике такая необходимость возникала редко.

«Я слышал, ты сотрудничаешь с властями», – однажды обрамил Джозеф. Сигел просто пожал плечами, и Джозеф воздержался от дальнейших расспросов.

Джон Крудел, репортер «Нью-Йорк Таймс», позвонил Сигелу и спросил, правда ли то, что у него неприятности.

«Нет», – ответил Сигел.

Поначалу Сигел отказывался быть тайным агентом, но следователи на этом настояли, сказав, что хотят записать на пленку его беседы с Денунцио и Тейбором. Они, помимо того, запретили ему вступать в какие бы то ни было контакты с Фрименом.

«Мы хотим, чтобы вы никоим образом не сближались с Фрименом», – сказал Дунай. Стараясь действовать осторожно, они стремились оценить Сигела в новой для него ипостаси, понаблюдать за реакцией тех, с кем он свяжется. Они не хотели, чтобы Фримен что-то заподозрил.

Следователям, помимо всего прочего, было нужно, чтобы Сигел, снабженный скрытым микрофоном, встретился с Ральфом Денунцио. Сигел должен быть завести разговор об арбитражных операциях Kidder, Peabody и своих махинациях с Фрименом, пытаясь таким образом получить подтверждение собственного заявления о том, что Денунцио знал об их сговоре. Поскольку сам Денунцио в инсайдерской торговле не участвовал, следователям требовались дополнительные доказательства; они не хотели обвинять Денунцио на основании одних лишь показаний Сигела. Но были очевидные проблемы. Сигел отнесся к этой затее крайне скептически. После своего нашумевшего перехода в Drexel он не мог придумать ни одного благовидного предлога для встречи с Денунцио.

Дунан и Паскаль нашли, как им казалось, выход из затруднительного положения: они предложили Сигелу созвониться с его близким другом Питером Гудсоном, занимавшим в то время пост начальника отдела М&А Kidder, Peabody. Сигел должен был сказать Гудсону, что он хочет вернуться в Kidder, Peabody, поскольку Drexel оказалась замешанной в скандальной истории с Боски. Он должен был попросить Гудсона организовать встречу с Денунцио и явиться на нее с микрофоном. Сигелу было не по себе: он был крестным отцом дочери Гудсона. Когда Сигел работал в Kidder, Peabody, его лучшим другом в фирме был именно Гудсон. Но власти не оставили ему выбора.

Сигел под присмотром Дунана позвонил Гудсону домой; Гудсона он застал с третьей попытки. Гудсон, очевидно, клюнул на приманку, сказав, что попытается устроить встречу. В итоге, однако, уловка не удалась. Гудсон сообщил, что Денунцио, явно так и не простивший Сигелу его отступничества, отверг предложение. Гудсон передал Сигелу «послание» от Денунцио: «Как постелешь, так и поспишь».

К Уигтону власти особого интереса не испытывали. Сигела и Уигтона мало что связывало, и найти правдоподобный повод для звонка Уигтону было сложно. Тейбор, бывший партнер Уигтона по арбитражу, был в этом смысле гораздо более привлекательной «мишенью», и Дунай немедленно сосредоточил на нем свое внимание.

Тейбор ушел из Kidder, Peabody вскоре после Сигела. Следуя примерно той же тактике, что и Ливайн, он умело «Подал» свой скудный арбитражный опыт и устроился на высокую должность с внушительным окладом. Сперва его взяли в Chemical Bank для развития арбитражного направления. Он собирался создать в банке арбитражный отдел, но объявление об этом сослужило Chemical дурную службу. Клиентов беспокоило, что банк рассчитывает получать прибыль от враждебных поглощений. Руководство Chemical запретило Тейбору принимать участие во враждебных сделках – ограничение, абсурдное для любого настоящего арбитражера. В результате Тейбор уволился из Chemical и стал арбитражером в Merrill Lynch.

Правоохранительные органы считали Тейбора особенно незащищенным от уголовного преследования. После сообщения об аресте Ливайна Тейбор позвонил Сигелу в Drexel. «Мы в порядке?» – спросил он, давая понять, что ему известно О той угрозе, которую может представлять для него Сигел. Сигел заверил его, что он никогда не контактировал с Ливайном. Как только Тейбор перешел в Merrill Lynch, он снова позвонил Сигелу, который тогда работал над тендерным предложением семьи Гафтов о поглощении Safeway. Попытка поглощения финансировалась Drexel, а защиту компании осуществляла Merrill Lynch. Тейбор принялся излагать Сигелу то, что сам он назвал «размышлениями Merrill Lynch» о защите. «Размышления» содержали конфиденциальную информацию – повестку дня заседания совета директоров. Сигел воспринял это как попытку Тейбора сделать из него сообщника в инсайдерской торговле и перевел разговор в другое русло.

Когда Сигел позвонил Тейбору и предложил встретиться, чтобы «поболтать о старых добрых временах» в Kidder, Peabody, тот был явно озадачен. Он нашел предлог, чтобы отделаться от Сигела. Тогда Сигел пошел по другому пути. Сославшись на повестки, присланные в Drexel в связи с делом Боски, он сказал, что хочет уйти из Drexel. «Если хочешь, можем встретиться и подумать об открытии собственного дела», – предложил он. Этот вариант тоже не прошел, и Сигел позвонил еще раз. «Я бы хотел встретиться и поговорить о моем возможном переходе в Merrill Lynch», – сказал он.

Тейбор, надо полагать, был удивлен внезапным и упорным желанием Сигела «встретиться». Даже тогда, когда они работали в одной фирме, их пути пересекались нечасто, а уж после ухода Сигела они не виделись вовсе. Все эти звонки прослушивались Дунаном, обычно с параллельного телефона в его кабинете.

В среду, 11 февраля 1987 года, примерно в 4.30 пополудни Дунай и Паскаль пришли к Сигелу на квартиру, где он все еще жил в ожидании завершения ее продажи. В тот день Тейбор был уволен из Merrill Lynch – обстоятельство, позволявшее надеяться на то, что он станет более сговорчивым и готовым к сотрудничеству с правоохранительными органами. Следователи были разочарованы бесплодной деятельностью Сигела в роли тайного агента и начали терять терпение. Не прибавила им оптимизма и недавняя заметка в колонке слухов и сплетен одной нью-йоркской газеты. Сюзи из «Нью-Йорк пост» написала, что у Сигела, возможно, появились проблемы, связанные со следствием по делу Боски. Они понимали, что это только усилит подозрения насчет Сигела. Время истекало.

«Это ваш последний шанс, – жестко сказал Дунай Сигелу. – Заарканьте Тейбора. Добейтесь встречи с ним». Сигел снял трубку и набрал домашний номер Тейбора. Он постарался изобразить сочувствие в связи с увольнением Тейбора, а затем вновь затронул перспективу создания совместного предприятия. Сигел предложил встретиться и обсудить такую возможность. На этот раз Тейбор наотрез отказался, сказав, что он «слишком занят».

Дунай, прослушивавший разговор с параллельного телефона, услышал, как Сигел положил трубку; затем раздался еще один характерный щелчок – трубку положил Тейбор. Но связь не прервалась. Дунай услышал мужской голос в квартире Тейбора. «Теперь можно класть?» – спросил голос.

Дунай был раздосадован. Он сразу понял, что Тейбор тоже устроил прослушивание разговора. Тейбор раскусил Сигела.

«Теперь нам придется действовать своими силами», – угрожающе произнес Дунай, уходя с Паскалем из квартиры Сигела.

Сигелу не надо было объяснять, что значит «своими силами». Он знал, на что способен Дунай. Спустя несколько недель после первоначальных допросов Дунай впервые говорил с Сигелом по телефону. Его голос, слегка искаженный телефонной связью, звучал до боли знакомо. Внезапно у Сигела мороз пробежал по коже. Он вспомнил. Он мысленно вернулся в тот осенний вечер, когда, находясь в спальне и глазея из окна на детскую площадку, он ответил на телефонный звонок.

«Это Марти Сигел? – спросил тогда голос, разрушивший жизнь Сигела. – Вы получили мое письмо?»

«Биллом» был Дунай.

Примерно через две недели после заявления о Боски Милкен опять вызвал Джима Дала. Дал все еще не понимал сути происходящего. Он знал только, что после их разговора в туалете Милкен проводит большую часть времени исключительно в обществе своего брата Лоуэлла.

«Тебе надо нанять адвоката», – сказал Милкен, понизив голос. Дал еще не получил повестки, но, принимая во внимание значимость его персоны в сфере высокодоходных ценных бумаг и прямые деловые контакты с Боски, это, вероятно, было лишь вопросом времени. Милкен настоятельно Порекомендовал Далу нанять Эдварда Беннетта Уильямса, знаменитого вашингтонского адвоката по уголовным делам. О гонорарах Уильямса Дал мог не беспокоиться – их, как и в случае с Милкеном, брала на себя Drexel. В пояснение Милкен сказал, что он уже сам нанял Уильямса, и заверил Дала, что за себя тот может не волноваться. «Им нужен только я», – добавил он.

Дал не понимал, почему его должен защищать тот же адвокат, что и Милкена. Зачем адвокату Милкена тратить время на менее значимого клиента? Он продолжал думать над этим и на следующей неделе, когда Уильямс и молодой адвокат из Williams%Connolly по имени Роберт Литт прибыли в Беверли-Хиллз для встреч с потенциальными свидетелями.

Дал был поражен хваткой напористого ветерана, одержавшего верх в множестве громких судебных баталий. Уильяме принадлежал к числу известнейших американских адвокатов по уголовным делам; он был легендарной фигурой из Вашингтона, не имевшей себе равных в судебных процессах с политической подоплекой. В свое время он защищал сенатора Джозефа Маккарти, босса профсоюза водителей грузовиков Джимми Хоффу, Бобби Бейкера – протеже Линдона Джонсона, финансиста Роберта Веско, бывшего министра финансов Джона Коннелли и бывшего конгрессмена Адама Клейтона Пауэлла. Будучи владельцем бейсбольной команды «Балтимор ориолес» и прежним совладельцем «Вашингтон редскинс», Уильямс разбирался в бизнесе. Кроме того, он был болен раком.

«Послушай, Джим, все будет хорошо, – сказал Уильямс своим гортанным голосом. – Все, что от нас требуется, – это держаться вместе и биться с этими засранцами. Эти государственные обвинители нам в подметки не годятся». Уильямс продолжал в том же духе, пересыпая свои замечания непристойностями. Он и Литт заверили Дала, что тот не является непосредственным объектом, «мишенью» расследования; он, по их словам, был всего лишь безучастным наблюдателем, потенциальным свидетелем, способным дать показания против Милкена. «Мы победим этих сукиных детей, – сказал Уильямс, – но нам придется забрасывать их говном, не выходя из укрытия».

Для Милкена было чрезвычайно важно держать потенциальных свидетелей под своим контролем. От слов Боски – общепризнанного лжеца и уголовного преступника – всегда можно было отмахнуться; одного его свидетельства ни за что не хватило бы для осуждения Милкена. Это знали как Милкен и его адвокаты, так и обвинители. Член же команды Милкена, «отбившись от стада», мог нанести ему смертельную рану. Этого нельзя было допустить.

Сам Милкен не желал давать никаких показаний. Он ни на минуту не задумывался о том, чтобы признать себя виновным, говорить правду, сотрудничать. В отличие от Боски и Ливайна он не мог «сдать» властям в обмен на снисходительность ни одной более или менее значимой фигуры, чем он сам. Он был «номером один» в иерархии американского финансового мира. «Более крупной рыбы» не существовало. К тому же, в противоположность Сигелу он явно не испытывал ни малейших угрызений совести. Он отражал нападки КЦББ в прошлом и, очевидно, был уверен, что выйдет победителем и на этот раз.

Уильямс в отличие от Питта и Ракоффа не предпринимал никаких попыток узнать от Милкена правду ни во время их первых встреч, ни когда-либо впоследствии. Правда Уильямса не интересовала. Он часто заявлял, что всегда придерживается правила: «Не задавай вопроса, ответа на который не знаешь».

Милкен нанял Уильямса 14 ноября, почти сразу же после заявления о Боски, и держался с ним как с признанным авторитетом, явно испытывая перед ним что-то вроде благоговения, которого не удостоился с его стороны ни один из остальных участников расследования. Милкен узнал о нем от клиента Drexel Марвина Дэвиса, нефтепромышленника из Денвера, который с помощью бросовых облигаций Милкена стал голливудским магнатом, владельцем 20th Century-Fox. Интересы Дэвиса, равно как и клиента Милкена Виктора Познера, Уильямс представлял уже давно.

Партнер Уильямса Литт был удивлен тем, что Милкен обратился в Williams&Connolly. Литт который прежде работал в Манхэттенской федеральной окружной прокуратуре, был лично знаком с Карберри и ранее позвонил ему, чтобы поздравить его с удачей с Боски. Потом, в воскресенье, последовавшее за той пятницей, когда было объявлено о крахе Боски, позвонил Уильямс. «Мы представляем интересы Милкена», – угрюмо произнес Уильямс. Затем Карберри позвонил Литт, который извинился за свой предыдущий звонок, сказав, что понятия не имел, что Williams&Connolly окажется вовлеченной в расследование.

В тот же уик-энд Милкен, дабы подстраховаться, пригласил Артура Лаймена и Мартина Флюменбаума, партнеров в Paul, Weiss, Rifkind, Whartonk Garrison, представлявших и Денниса Ливайна. Несмотря на дело Ливайна, Лаймен больше известен как адвокат, ведущий дела корпораций, нежели как адвокат по уголовным делам. Он представлял Pennzoil в ее памятной успешной борьбе с Texaco и был защитником на сенатских слушаниях по делу «Иран-контрас».

Милкен знал Лаймена; Paul, Weiss была юридической фирмой, которой с некоторых пор отдавали предпочтение многие клиенты Милкена, такие, например, как Нельсон Пельц из Triangle Industries и Рональд Перельман, поглотивший Revlon. Милкен понимал, что Лаймен хорошо разбирается в законах о ценных бумагах и знает о враждебных поглощениях и бросовых облигациях не понаслышке.

Уильямс настаивал на том, что он должен быть ведущим адвокатом, и Милкен согласился. Лаймену и Флюменбауму предстояло работать с ним в тесном сотрудничестве. За утрату пальмы первенства Лаймена и его фирму ожидала изрядная финансовая компенсация: Paul, Weiss обеспечивала большую часть людских ресурсов для работы с объемистыми, отнимающими много времени и зачастую шаблонными запросами КЦББ. Уильямс с самого начала заявил: «Я для КЦББ палец о палец не ударю». Для работы над делом он привлек всего нескольких адвокатов из Williams&Connolly. Это был его стиль.

Стилем Paul, Weiss было массированное наступление. Известная своей «тактикой выжженной земли» на судебных процессах, Paul, Weiss как одна из крупнейших адвокатских фирм страны бросала на борьбу с государственным обвинением огромные людские резервы. У, Drexel тоже была целая армия адвокатов. Drexel по обыкновению наняла другую огромную нью-йоркскую фирму Cahill Gordon&Reindel, специализирующуюся на защите корпораций, а также Питера Флеминга, знаменитого адвоката по уголовным делам, в свое время защищавшего Hitachi на слушании по нашумевшему делу о нелегальном экспорте американских технологий. (Флеминг представлял интересы Hitachi после того, как федеральные власти провели массированную операцию с целью раскрытия нелегального экспорта технологий американских компаний. В 1982 году должностные лица этого гигантского японского конгломерата были засняты на видеопленку при попытке принять поставку краденого оборудования фирмы IBM для переправки в Японию. Hitachi, которой было предъявлено обвинение в сговоре о транспортировке похищенного имущества, в конечном счете признала себя виновной.)

Однако наиболее важным из адвокатов Милкена был, пожалуй, самый незаметный – Ричард Сэндлер, друг детства Лоуэлла Милкена, ставший адвокатом семьи Милкенов. Он работал в офисе, располагавшемся внутри офисного здания Drexel в Беверли-Хиллз. Хотя Сэндлер был теснее связан с Лоуэллом, нежели с Майком Милкеном, он всегда явно преклонялся перед последним, который обеспечил его практикой и средствами к существованию. Его фанатичная преданность Милкену объяснялась не только финансовой зависимостью: он, по всей видимости, целиком и полностью разделял воззрения босса.

Не располагавший к себе, но энергичный Сэндлер, которого трейдеры и сейлсмены Drexel обычно презрительно называли «адвокатом по недвижимости» и не принимали в расчет, стал вдруг важнейшей фигурой в окружении Милкена. Поддерживая постоянный контакт с потенциальными свидетелями и другими адвокатами, он являлся основным источником информации о ходе расследования. Он уходил с головой в факты по делу точнее, в те из них, что выгодно дополняли заявления Милкена о своей невиновности. Он почти не расставался с Милкеном, сопровождая его чуть ли не повсюду. Конференц-зал Сэндлера стал своего рода оазисом, где Милкен проводил все больше и больше времени, когда не сидел за рабочим столом. Сэндлер, помимо того, осуществлял надзор за переделкой одной из комнат на втором этаже офиса в Беверли-Хиллз в новый конференц-зал. Эта звуконепроницаемая комната, прозванная мертвой зоной», еженедельно проверялась на наличие подслушивающих устройств и использовалась для совещаний по выработке стратегии защиты.

Неудивительно, что адвокаты Милкена и Drexel пришли к выводу о необходимости взаимного сотрудничества и подписали официальный документ, известный как соглашение о совместной защите. Такое соглашение распространяет право адвоката на неразглашение информации, полученной от клиента, на всех участников защиты и предусматривает их полную взаимную информационную открытость. На практике, однако, лагерь Милкена не делился с адвокатами Drexel никакими сведениями. Уильямс с самого начала говорил Милкену и другим его адвокатам, что Drexel в конечном итоге капитулирует.

Ни одной фирме, занимающейся ценными бумагами, пророчил Уильямс, не выжить в условиях длительных расследований, проводимых федеральной прокуратурой и КЦББ, без сотрудничества с этими органами. Дабы удержаться на плаву, Drexel наверняка пожертвует Милкеном и передаст обвинению все сведения, полученные от Милкена в ходе следствия. Предостережение Уильямса принесло свои плоды: ни служащим Drexel, ни адвокатам компании никакой информации не предоставлялось.

Адвокаты Милкена относились к адвокатам Drexel с откровенным пренебрежением. Когда на одном из первых совещаний всех адвокатов в здании фирмы Питера Флеминга в Нью-Йорке Томас Кёрнин, ведущий адвокат Drexel, руководил дискуссией, в комнату вошел опоздавший к началу Лаймен. Едва переступив порог, Лаймен заговорил, перебив Кёрнина и высокомерно взяв роль лидера на себя. Кёрнин молча кипел от негодования.

В команде Милкена порой тоже не все было гладко. Несмотря на изначальное соглашение о том, что ведущим адвокатом будет Уильямс, Paul, Weiss соперничала с Williams&Connolly. Как-то раз на начальном этапе их совместной работы Уильямс узнал, что Флюменбаум сделал, казалось бы, безобидный звонок Карберри, чтобы обсудить один из вопросов повестки. Уильямс, который считал контакты с окружной прокуратурой своей прерогативой и имел четкий план сношений с обвинителями, вспылил. Он позвонил Сэндлеру и завопил: «Если этот маленький жирный говнюк еще раз нарушит правила, я раздавлю его, как клопа. Работай он в моей фирме, мигом очутился бы на улице». Раздраженные «самодеятельностью» Флюменбаума, адвокаты из Paul, Weiss стали, говоря о нем, называть его «МЖГ».

Проще всего «забрасывать» обвинителей «говном, не выходя из укрытия», адвокаты Милкена могли, представляя как можно больше потенциальных свидетелей. Однако адвокатский Кодекс профессиональной ответственности предостерегает от этого: адвокат не может представлять клиента, проходящего по делу другого его подзащитного в качестве сообвиняемого или свидетеля обвинения. Принимая во внимание высокую вероятность того, что Дала могли вызвать повесткой для дачи показаний по делу Милкена, намерение Уильямса его защищать являлось, по большому счету, нарушением Кодекса. Но в то время Дал еще не получил повестки, так что Уильямс имел в этом смысле свободу действий, которой успешно воспользовался. Дал благоговел перед Уильямсом и охотно нанял его и Williams&Connolly; то же самое сделали Уоррен Трепп и еще один служащий калифорнийского филиала Drexel.

Уильямс, однако, сознавал, что он не может представлять служащих, уже получивших повестки. Таковыми являлись Лоуэлл Милкен, Молташ, Тернер и Аккерман. Но Уильямс успокаивал себя тем, что эти свидетели – возможные «мишени» – попадут в «дружественные» руки. Группы защиты тщательно подыскивали адвокатов для рекомендации свидетелям, которых сами представлять не могли. При этом, разумеется, принимались в расчет их опыт и репутация, но не эти критерии являлись определяющими. Большее значение придавалось тактике, которой тот или иной адвокат обычно придерживался по отношению к государственному обвинению. Уильямсу и другим требовались адвокаты, предпочитавшие в силу своего кредо бороться с обвинением, а не сотрудничать с ним.

Был еще один фактор, игравший немаловажную роль: зависимость плюс обязательства. Некоторые из отобранных в итоге адвокатов получили в прошлом так много работы от Williams&Connol ly, Paul, Weiss или Cahill Gordon, что могли в рамках своей профессиональной ответственности сотрудничать с адвокатами Милкена и Drexel, а те могли без опаски делиться с ними информацией. Марк Померанц представлял одного из помощников Милкена; он и Литт прежде служили в канцелярии Верховного суда. Джек Оспиц представлял другого свидетеля по делу Милкена; ранее он был младшим сотрудником в Paul, Weiss. Сеймур Глэнзер представлял Тернера; было время, когда Лаймен часто передавал ему дела. Список такого рода примеров можно долго продолжать.

В конце концов все предполагаемые адвокаты прошли собеседование с Сэндлером, чья фанатичная преданность Милкену являлась дополнительной гарантией привлечения юристов, предпочитавших борьбу заключению полюбовных соглашений.

Война началась с допроса свидетелей – включая Дала– юристами КЦББ и большим жюри. Свидетели в большинстве своем просто ссылались на Пятую поправку и отказывались отвечать на вопросы. Дал считал, что скрывать ему нечего, и не хотел прибегать к подобной тактике. Он полагал, что ссылаться на Пятую поправку значит усугублять подозрения властей. Тем не менее по настоянию Литта он воспользовался своим правом хранить молчание.

Другой свидетель, трейдер Милкена Уоррен Трепп, был обеспокоен тем, что Williams&Connolly слишком тесно связана с Милкеном, и опасался, что это повредит его собственным интересам. Уильямс позаботился о том, чтобы Трепла представлял Уильям Хандли – адвокат, которому он на протяжении многих лет часто передавал дела. Отступничество Треппа вызвало в лагере Милкена легкую озабоченность, но от нее не осталось и следа, когда Трепп стал клиентом Хантли и заверил коллег, что никогда не пойдет против Милкена. На ужине в вашингтонском ресторане «Палм» Трепп сообщил Хандли, что не будет давать показания против клиентов или коллег. «Я никогда стукачом не был и не буду», – сказал он. «Я не пользуюсь репутацией адвоката стукачей», – ответил Хантли.

За несколько недель была сформирована одна из самых многочисленных, дорогостоящих и компетентных команд защиты по уголовному делу в истории и были выстроены линии защиты, во многих отношениях ни разу не менявшиеся. С этого времени Милкена преподносили как невинную жертву злокозненного Боски. Его надлежало изображать гением, сокровищем, спасителем американской экономики и двигателем прогресса. Вместе с тем Уильямс в приватных беседах предупредил некоторых своих коллег о том, что по мере выяснения обстоятельств дела может возникнуть необходимость пересмотра стратегии.

Теперь Милкен был практически окружен экспертами в той или иной области, но для всех остальных он делался все более недоступным. Фред Джозеф был встревожен интенсивным освещением событий в прессе, особенно статьей в «Уолл-стрит джорнэл» от 17 ноября с сообщением о повестках, отправленных Drexel, Милкену и другим. Он хотел сам во всем разобраться, хотел, чтобы Милкен лично его успокоил. Однако Том Кёрнин из Cahill и Питер Флеминг сообщили Джозефу, что побеседуют с Милкеном от его имени. Когда они явились в офис Drexel, адвокаты Милкена были уже тут как тут и, невзирая на соглашение о содействии, отказались разрешить Милкену отвечать на вопросы адвокатов Drexel.

Адвокаты Милкена сказали Кёрнину и Флемингу, что при уголовных расследованиях «принято» запрещать компании опрашивать сотрудника, который, возможно, находится под следствием. Вместе с тем они заверили адвокатов Drexel, что Drexel не о чем беспокоиться. Те со своей стороны пересказали услышанное Джозефу. Последний, сам того не осознавая, переживал решающий момент как руководитель фирмы. Настаивая на том, что служащего, оказавшегося в такой ситуации, как Милкен, «принято» изолировать, его адвокаты лукавили. Напротив, многие компании настаивают на немедленном и доскональном опросе сотрудника, подозреваемого в противоправном поведении. Если при этом он (она) отказывается отвечать на вопросы или отвечает на них неудовлетворительно, его (ее) могут уволить. Отказываясь разрешить Милкену беседовать с Джозефом или адвокатами Drexel, адвокаты Милкена сознательно шли на риск. Но они понимали, насколько их клиент важен для фирмы. Джозеф верил заявлениям Милкена о своей невиновности, и ему, помимо того, приходилось считаться с мнением других управленцев Drexel, еще более убежденных сторонников Милкена. Временное отстранение или увольнение последнего могли привести к своего рода междоусобной войне внутри фирмы.

Из повесток, доставленных в Drexel 14 ноября, и из более поздних, отправленных большим жюри в декабре, явствовало, что центральным пунктом расследования являются взаимоотношения Милкена и Боски. Повестки были необычайно длинными и детальными и были снабжены многостраничными приложениями. В них упоминались почти все сделки с участием преступного тандема, включая те, в которых фигурировали Fischbach, Pacific Lumber и Wickes. Немало места было отведено вопросу уплаты 5,3 млн. долларов. Повестки требовали от Drexel предъявить огромное количество документов всего через 30 дней.

Сразу после сообщения о Боски адвокаты из Cahill приступили к внутреннему расследованию и потратили два выходных дня, 15 и 16 ноября, на опрос служащих Drexel, имевших то или иное отношение к Боски или сомнительным сделкам. Не имея доступа ни к Боски, ни к Милкену, они, как и следовало ожидать, не обнаружили никаких прямых доказательств их преступной деятельности. Когда дело дошло до «вознаграждения» в 5,3 млн. долларов, нашлось множество свидетелей, в том числе Дэвид Кей, подтвердивших, что Drexel действительно проводила исследования для Боски. Кей, в частности, то и дело называл Боски любителем менять покрышки», который каждый раз использовал Drexel для проведения аналитической работы, а затем в самый последний момент отказывался от сделки.

Руководство Drexel с готовностью поддержало утверждение Милкена, что деньги причитались фирме за исследования. Проблема была в том, что Drexel обычно не выставляла клиентам счетов за исследования. События 21 марта, дня платежа, тоже выглядели весьма подозрительно. Напрашивался тот аргумент, что, сколько бы исследований ни было проведено, Drexel и так получила от Боски огромное, с лихвой компенсировавшее все ее затраты вознаграждение при ликвидации Hudson Funding. При всем том адвокаты Drexel сочли, что платеж нельзя однозначно классифицировать как преступление.

Руководители и адвокаты Drexel слепо полагались на один документ, представленный им адвокатами Милкена. Это была датированная 21 марта 1986 года копия рукописной записки Тернера, которая, как утверждали, была составлена одновременно с ликвидацией Ivan F. Boesky Corporation по завершении размещения бросовых облигаций. Она гласила:

Отдел корпоративных финансов $1 800 000.

Исследования отдела ценных бумаг $2 000 000.

Исследования отдела высокодоходных ценных бумаг $1 000 000.

Записка якобы отражала распределение большей части вознаграждения по отделам, проводившим исследования для Боски, и, настаивали адвокаты Милкена, доказывала», что 5,3 млн. долларов действительно являются гонораром за инвестиционно-банковское обслуживание, как говорится в письме, подписанном Лоуэллом и Дональдом Болсером и составленном во время ликвидации компании Боски. О записке говорили как о документе, на основании которого осуществлялось распределение премиальных по различным отделам Drexel.

Кёрнин считал, что настало время связаться с КЦББ. Он договорился со Старком о встрече на неделе Дня благодарения и предложил в следующую субботу привезти с собой Джозефа. Кёрнин не видел смысла затягивать расследование, если его можно было быстро привести к благоприятному финалу. Еще в то время, когда он представлял интересы злополучной E.F.Hutton в скандальной истории с поддельными векселями, он не понаслышке узнал, насколько дурная слава может повредить операциям респектабельной фирмы, занимающейся ценными бумагами.

Линч в Вашингтоне тоже надеялся на быстрое разрешение конфликта. После выволочки, устроенной ему прессой в связи с урегулированием с Боски, ему очень хотелось продемонстрировать практические результаты мировой сделки. Он считал, что, если Милкен и Drexel пойдут на сотрудничество, Комиссии удастся вскрыть истинное положение дел в индустрии ценных бумаг. Он предполагал, что Милкен подвергнется значительному давлению. Линч ожидал, что Drexel, как минимум, отправит Милкена в отпуск и начнет активно сотрудничать. Он думал, что у Drexel, по большому счету, нет иного выбора.

Ожидания КЦББ и последующие действия подпадающей под ее юрисдикцию фирмы, специализирующейся на ценных бумагах, редко расходились до такой степени. Дискуссия зашла в тупик, как только Кёрнин высказал мнение, что уплата 5,3 млн. долларов представляет собой абсолютно законный расчет за прошлые услуги. Это утверждение буквально взбесило Старка; оно и впрямь звучало нелепо для всякого, кто уже слышал гораздо более убедительное объяснение Боски. Недоумевая, Кёрнин пожелал узнать «соображения» КЦББ.

Старк был не намерен помогать Drexel, коль скоро фирма собиралась сопротивляться. «Комиссия, – холодно сказал он, – еще не готова делиться с вами своими соображениями на этот счет». Когда Кёрнин попросил «изложить приоритеты» КЦББ в части того, в чем он видел необоснованно длинный перечень запрашиваемых документов, Старк отказал ему и в этом. Когда же Кёрнин вновь предложил привезти Джозефа в Вашингтон, он получил категорический отказ. Старку было ясно, что, несмотря на декларируемую готовность к сотрудничеству, последнее в планы Drexel ни в малейшей степени не входит. Что же до Кёрнина, то он был сбит с толку крайне негативной реакцией КЦББ на объяснение Drexel о 5,3 млн. долларов.

В конечном счете Кёрнин уговорил-таки Линча встретиться с Джозефом в Вашингтоне. Это, по его мнению, давало хоть какой-то шанс на урегулирование. На встрече Линч сообщил Джозефу, что доказательств против Милкена «хоть отбавляй», что Комиссия располагает документами и свидетелями, подтверждающими версию Боски, и что «в интересах» Drexel «немедленно начать сотрудничать». Линч полагал, что выразился яснее некуда. Джозеф, однако, выглядел обескураженным и возмущенным. «Мы провели собственное расследование, -сказал он. – То, что вы утверждаете, – попросту ложь. Доски – лгун и осужденный уголовник». От сообщения о так называемом «расследовании» Drexel Линч презрительно отмахнулся. Ведь Джозеф признал, что ни ему, ни адвокатам Drexel так и не удалось поговорить с Милкеном. И это расследование? Далее Джозеф повторил версию о гонораре в 5,3 млн. долларов, чем еще больше разозлил Линча. «Дайте нам доказательства нарушений, – настаивал Джозеф. – Мы просто хотим знать, где мы преступили закон».

Линч расценил услышанное как очевидную попытку выудить у КЦББ информацию, не предлагая ничего взамен. Это было больше, чем мог вынести обычно невозмутимый начальник управления по надзору, и он пришел в ярость. «Вы знаете, где вы преступили закон», – сказал Линч, и беседа перешла в русло взаимных обвинений.

«Не могу поверить, что они это делают, – сказал Линч Старку, когда делегация Drexel удалилась. – Они, в сущности, говорят нам: „Ради Милкена мы пойдем на любые жертвы“». Разделяя изумление Линча, Старк согласно кивнул. Они знали, что Милкен обладает в фирме реальной властью, но никак не думали, что эта власть настолько велика.

Принимая во внимание размах того, о чем сообщил Боски, и отсутствие даже намека на содействие со стороны Drexel и Милкена, Линч и Старк пришли к заключению, что им скорее всего предстоит пройти через судебный процесс, сравнимый по масштабу с антитрестовским делом, приведшим к распаду компании American Теlерhоnе&Теlеgraph. Они быстро увеличили число работающих с делом юристов с 6 до 20 КЦББ начала подготовку к войне.

В федеральной прокуратуре Карберри не покладая рук трудился над тем, чтобы аргументация по делу Drexel базировалась не только на показаниях Боски. Он привлек к работе над делом двух молодых и многообещающих помощников федерального прокурора: 3 1-летнего Джона Кэрролла, выпускника юридической школы университета штата Нью-Йорк, одно время служившего клерком у федерального окружного судьи Ричарда Оуэна, и 35-летнего Джесса Фарделлу, выпускника Гарвардской юридической школы и бывшего младшего сотрудника бостонской адвокатской фирмы Ropes&Gray.

Еще из первых допросов Боски Карберри понял, что словам арбитражера можно найти подтверждение из других источников. В детали своих махинаций Боски и Милкен не посвящали никого, но рутинную, по их меркам, работу (бухгалтерию и пр.) они оставляли подчиненным. Карберри «нацелился» на нескольких служащих Боски, особенно на главного трейдера Давидоффа и Мурадяна.

Подчиненные Боски быстро пошли властям навстречу. Давидофф, занимавший самую высокую должность среди тех, кто был замешан в противоправную деятельность босса, согласился сотрудничать и признать себя виновным в одном преступлении – нарушении допустимого соотношения собственных и привлеченных средств. Он дал исчерпывающие показания о сговоре Боски с Малхирном, сообщив обвинителям о «парковках» и схемах взаиморасчетов и подробно пересказав свои беседы с Малхирном. Давидофф один предоставил следствию всю необходимую информацию о Малхирне. (Малхирна не было среди «мишеней», упомянутых в «предложении» защиты Боски. На словах Боски всегда преуменьшал значимость своих контактов с Малхирном. Среди тех, кого с определенной натяжкой можно было назвать друзьями Боски на Уолл-стрит, Малхирн был его лучшим другом.) Для расследования деятельности Drexel и Милкена Давидофф был практически бесполезен: он ничего не знал о тайных соглашениях, сопутствовавших ряду сделок, совершенных под его руководством.

Мурадян, напротив, оказался в этом отношении неоценимым подспорьем. В тот понедельник, что последовал за объявлением о Боски, он, как обычно, явился на работу в бухгалтерию (Бродвей, 11). Офис кишел следователями КЦББ, они доставали документы из картотечных шкафов и клали их в картонные коробки, которые проштамповывали и опечатывали. Мурадян и прежде не испытывал особого оптимизма, относительно выживания фирмы; теперь же он видел, что она буквально распадается на части. «Мы в прошлом», – сказал он коллегам.

Позднее в то утро Мурадяну позвонил Питт. «У вас есть адвокат?» – спросил Питт. Вопрос расстроил Мурадяна, равно как и тот факт, что ему звонит такая важная шишки, как Питт Это не предвещало ничего хорошего.

«Нет, – ответил Мурадян. – На кой черт он мне нужен?

Я ничего не знаю». Ранее Питт разговаривал с Бобом Романе, служащим Merrill Lynch и бывшим юристом управления по надзору КЦББ, одним из участников истории с анонимным письмом из Каракаса. С тех пор Романе ушел из Merrill Lynch и занялся частной адвокатской практикой, Питт сказал Романе, что порекомендует его Мурадяну – одному из четырех служащих Боски, которым, как считал Питт, понадобится собственный адвокат «Лучше бы ему нанять адвоката», – сказал Питт Мурадяну и посоветовал ему позвонить Романе. Мурадян так и сделал, а затем позвонил жене.

«Это не займет и часа, – самоуверенно заявил он. – Я ничего не знаю ни о какой инсайдерской торговле».

Во второй половине дня Романе приехал в офис Боски. «Что, по-вашему, хотят услышать от вас правоохранительные органы?» – начал Романе. Мурадян, несмотря на предыдущие заявления о своей неосведомленности, сообщил многое.

«Должен сказать, что у меня были неприятности и раньше», – начал он и поведал про давний инцидент с увольнением с санкции КЦББ. Теперь же, сказал Мурадян, его «втянули в аферу с Drexel». Он рассказал о тайных учетных записях, которые он вел для Боски, об усилиях по согласованию балансов и о своей командировке в Беверли-Хиллз. Кроме того, он все рассказал Романе о выплате 5,3 млн. долларов, о событиях 21 марта, когда Боски наорал на него из-за того, что он чуть не сорвал соглашение о финансировании Drexel новой арбитражной компании, и о последующем приказе Боски уничтожить документы, использованные для расчета платежа.

«Вы их уничтожились» – спросил Романе.

«Да», – ответил Мурадян, и Романе подумал, что информация об уничтожении подкрепляющих документов по указанию Боски могла бы сыграть на руку его подзащитному.

На следующий день Романе встретился с Карберри, который, как обычно, сразу взял быка за рога, сообщив, что им известно о том, что Боски вовлек Мурадяна в фальсификацию отчетности по операциям с участием Drexel. Романе понял, что возможностей для маневра у него почти нет: большую часть того, о чем Мурадян рассказал ему днем ранее, Карберри уже знал от самого Боски. «Чем Мурадян может вам помочь?» – поинтересовался Романе.

Карберри перечислил: Drexel; Kidder, Peabody; Селигман Харрис (лондонский брокер Боски); Малхирн.

Романе вернулся в офис Мурадяна, и они сделали все, что смогли. Мурадян напряг память, вспоминая подробности того, как Боски приказал ему избавиться от документов. Они просмотрели бумаги Мурадяна, и тот показал Романе гроссбухи согласованной с Drexel отчетности, восстановленные по указанию Боски. Однако никакой информацией об остальных «мишенях» Карберри Мурадян не располагал.

Когда при встрече с Карберри Мурадян сказал, что явился с пустыми руками, Карберри сообщил, что федеральный прокурор хочет от него признания вины в одном уголовном преступлении. Мурадяна это взбесило.

«Я не уголовник, – снова и снова повторял он. – Я на этом не зарабатывал». Он считал себя всего лишь исполнителем приказов Боски, тем более, что по меркам Уолл-стрит, он не сделал ничего из ряда вон выходящего.

Мурадян не желал быть, как он выразился, «стукачом», но Романе заключил с Карберри сделку на предмет того, что федеральный прокурор не будет предъявлять Мурадяну обвинение или требовать от него признать себя виновным, пока тот будет сотрудничать. Тогда власти смогут оценить степень его готовности помочь следствию. Если они по-прежнему будут считать, что он должен понести наказание за фелонию, значит так тому и быть.

Впервые встретившись с Карберри и другими государственными юристами в качестве сотрудничающего свидетеля, Мурадян нервничал. Когда он безо всякой задней мысли, обратившись к Карберри, назвал его «Чарли», тот прервал его. «Мы тут называем друг друга по фамилии, мистер Мурадян», – сказал Карберри. Мурадяну казалось, что на встрече присутствует слишком много людей: пять юристов из окружной прокуратуры и восемь – из КЦББ. Постепенно, однако, он оживился и принялся рассказывать следователям о сотрудничестве своей фирмы с Drexel и о собственной роли в нем. Когда речь зашла о событиях 21 марта, он стал говорить неуверенно, делая долгие паузы, а когда его спросили, что ему сказал Боски после того, как он своей обмолвкой о задолженности в 5,3 млн. едва не сорвал сделку, замолчал совсем.

«Что вам сказал Боски?» – спросил один юрист Мурадян тревожно посмотрел на двух находившихся в комнате женщин.

«Он грязно выругался?» – продолжил юрист.

«Вам действительно хочется это знать?» – с опаской осведомился Мурадян, после чего решил, что его не обвинят в нарушении благопристойности. «Он говорил: „Ты тупой долбаный ублюдок“, снова и снова», – выложил Мурадян.

Мурадян по приказу Боски уничтожил то, что на текущий момент могло стать для следствия важнейшим документом, – длинную цепочку взаиморасчетов, ведущих к выплате 5,3 млн. долларов. Но, когда Боски передумал и велел срочно воссоздать отчетность, ему удалось более или менее восстановить гроссбухи. В этом ему помогли Мэрайя Термайн и фрагменты исходных документов, найденные им среди собственных бумаг.

Вскоре Мурадян стал неофициальным консультантом юристов, работавших с делом. Большинство из них почти не разбиралось в механизмах функционирования финансовых рынков и индустрии ценных бумаг. Они не знали даже таких азов, как игра на понижение или опционы «пут» и «колл», не говоря уже о тех комплексных изощренных стратегиях, к которым прибегали в своих аферах Боски и Милкен. Они мало что смыслили и в бухгалтерском учете. Мурадян потратил часы на просвещение юристов по финансовой части, а затем, углубившись в учетные документы, объяснил, как различные стратегии подтверждаются конкретными цифрами. Бесхитростный и предупредительный, он быстро расположил к себе своих новых коллег. Со временем Мурадян стал относиться к решению Боски пойти на сотрудничество с пониманием и сочувствием. Он осознал, что, когда под угрозой твое собственное будущее, становишься более сговорчивым. Он понял также, что, вступи Боски на путь лжи, пользы бы это ему не принесло. Слишком многие, кроме него самого, знали правду.

Имея на руках показания Мурадяна и действуя по отлаженной схеме, власти быстро привлекли на свою сторону «двойника» Мурадяна в Drexel Чарльза Тернера и Дональда Болсера. Интересы обоих представлял Сеймур Злэнзер, адвокат по уголовным делам из Вашингтона, которого им порекомендовали Питер Флеминг и Артур Лаймен. Злэнзер с самого начала дал понять, что, если его клиентов будут допрашивать, те воспользуются Пятой поправкой.

Тернер не был штатным бухгалтером и к возможным обвинениям в соучастии в сговоре относился без паники. Он, однако, представлял для властей большую ценность, чем Мурадян, поскольку мог подтвердить заявления Боски, будучи при этом лицом, с арбитражером напрямую не связанным и незаинтересованным. Тернер просто выполнял приказы Милкена. Соучастие Болсера было и вовсе мизерным; он, по сути, являлся просто свидетелем. Когда Drexel понадобилось письменное подтверждение того, что 5,3 млн. долларов представляют собой вознаграждение за инвестиционно-банковские услуги, Лоуэлл принудил Болсера подписать соответствующее письмо.

Карберри считал, что, предоставив Тернеру и Болсеру судебный иммунитет, он больше выиграет, чем проиграет, и сделал это; ему надо было с чего-то начинать. Защищенные иммунитетом, и тот и другой были обязаны правдиво отвечать на вопросы; теперь они не могли воспользоваться правом не давать уличающих себя показаний, так как ничто из сказанного ими не могло быть использовано против них.

Тем не менее назвать достигнутый результат сотрудничеством было бы преувеличением. В разговорах с командой защиты Милкена Глэнзер напирал на то обстоятельство, что Тернер и Болсер свидетельствуют не добровольно, а вынужденно, и не изъявляют желания кого-нибудь «сдать». Тернер в отличие от Мурадяна не отличался словоохотливостью и говорил главным образом лишь о том, о чем его спрашивали. Милкен, как и Боски, не давал подчиненным никакой сопутствующей информации. Он никогда не сообщал Тернеру, почему он поручает ему то или иное задание, и требовать от Тернера прояснения мотивов и устремлений босса было, по большому счету, бесполезно. Как-то раз Тернер показал, что Милкен даже не просил его вести список сделок; в другой раз он сообщил, что Милкен назвал список бесполезной кучей дерьма».

Тернер, балансируя, словно канатоходец, на грани правды и вымысла, старался не лгать, но говорить как можно меньше. Сотрудникам прокуратуры не раз приходилось угрожать ему обвинением в лжесвидетельстве. Глэнзер, с которым Сэндлер поддерживал постоянный контакт, хвастался тем, что Тернер не делает ничего, чтобы поддержать версию государственного обвинения.

Вместе с тем обвинители относились к свидетельствам Тернера по-разному. Его нельзя было однозначно классифицировать как свидетеля, дающего показания против своей воли, потому что он добровольно признался в уничтожении компьютерных файлов, применявшихся для расчета платежа в 5,3 млн. долларов. Хотя он и не сказал прямо, что сделал это по прямому указанию Милкена, из его слов было ясно, что именно Милкен направил ему соответствующее распоряжение. Он подтвердил факт своего взаимодействия с Мурадяном. Важнее же всего было то, что Милкен, согласно показаниям Тернера, лично продиктовал ему суммы частей вознаграждения в 5,3 млн., назначенные подразделениям Drexel, – тот самый документ, на который так уповали адвокаты Милкена в своих попытках убедить Drexel в правильности милкеновской версии о платеже. Таким образом, Тернер не располагал сведениями о том, что бумага о распределении денег по отделам точно отражает цель их выплаты.

Это был очень существенный момент, способный серьезно поколебать аргументацию адвокатов Drexel в части записки. Но когда Кёрнин встретился с Тернером, дабы выяснить, что же конкретно тот сообщил обвинению, Глэнзер не разрешил Тернеру отвечать на большую часть вопросов. Кёрнину пришлось довольствоваться заверениями от лагеря Милкена в том, что Тернер ничем не повредил Drexel.

Нажим, оказываемый на Тернера с целью удержать его от подлинного сотрудничества, весьма наглядно характеризует шутка, облетевшая Drexel сразу после того, как стало известно, что Тернер, возможно, дает показания обвинению: «Кому в Drexel платят больше всех? Слуге Тернера, пробующему блюда перед подачей на стол».

Несмотря на то, что показания Тернера, казалось, не причиняли вреда Милкену или Drexel, Кёрнина стало беспокоить затянувшееся молчание тех служащих отделения в Беверли-Хиллз, которые были непосредственными участниками событий, упомянутых в повестке. Потом, 28 апреля, в «Уолл-стрит джорнэл» появилась статья, фокусировавшая внимание читателей на выплате 5,3 млн. В статье довольно обстоятельно описывалась калькуляция платежа и сообщалось, что счет-фактура «был спешно предъявлен уже после того, как платеж был произведен, и только потому, что аудиторам м-ра Боски не понравилось отсутствие документации на выплату столь крупной суммы». И Кёрнина, и Джозефа вывело из себя то, что репортеры, по-видимому, осведомлены о версии государственного обвинения лучше их самих. Их тревожило, что в статье, возможно, написана правда.

В лагере Милкена, представители которого с презрением отзывались о прессе в разговорах как с адвокатами и служащими Drexel, так и с другими собеседниками, подобных сомнений не возникало. Уильямс, однако, все чаще призывал к осторожности – его влияние на ход событий начало ослабевать. В начале 1987 года больной раком Уильямс перенес хирургическую операцию, после которой заметно сдал. Он полагал, что пока нет необходимости думать о каких-либо переговорах, и знал, что Милкен даже не примет во внимание возможность таковых, но понимал, что отказываться от налаженных в свое время контактов с федеральной прокуратурой вряд ли стоит. Однажды он доверительно сообщил Литту, что версия обвинения, вероятно, будет со временем усиливаться, а не ослабевать.

Вскоре после операции Уильямс договорился встретиться в Нью-Йорке с Карберри, начальником уголовного отдела Говардом Уилсоном и еще одним сотрудником прокуратуры, подключенным к делу Милкена. Уильямс приехал один. После обсуждения явно незначительного прогресса в работе над делом, в конце которого Карберри вновь заявил о своем нежелании распространяться о расследовании, находящемся пока что на ранней стадии, Уильямс в заключение спросил: «Сколько, по-вашему, оно еще продлится?»

Карберри сказал, что до вынесения обвинительного акта пройдет около двух лет. Уильямс задумался. «Я к тому времени уже умру, – наконец произнес он. – Вы не могли бы действовать побыстрее?»

В среду, 11 февраля 1987 года, Дунай, уйдя из квартиры Сигела, поспешил на Сент-Эндрюс-плаза для встречи с Карберри и Нилом Картушелло, помощником федерального прокурора, которому Карберри поручил дела, «отпочковавшиеся» от дела Сигела в ходе следствия. Учитывая, что Тейбор, несомненно, догадался о проведении тайной операции и мог поделиться своими соображениями с кем угодно, времени было в обрез. Дунай хотел на следующий же день принять меры против Фримена, Уигтона и Тейбора и хотел, чтобы Сигел в пятницу сделал заявление о признании вины. Карберри дал согласие.

Карберри считал, что всех троих подозреваемых надо арестовать, а не вызывать их повестками, как Сигела и Боски, или рассчитывать на то, что они окажут содействие по собственной инициативе. Фримен, ранее уже получивший повестку в рамках следствия по делу Боски, встретил идею сотрудничества в штыки, хотя у него, как Карберри узнал от другого юриста, «нервы» были «ни к черту». Тейбор, только что уволенный из Merrill Lynch, тоже казался уязвимым. Карберри допускал, что шок, вызванный публичным арестом, вынудит одного или более из задержанных капитулировать и сознаться. Он уже давно пришел к выводу, что на «белых воротничков» с Уолл-стрит, слишком пекущихся о респектабельности, психологическое давление такого рода действует весьма эффективно.

Карберри и Картушелло поднялись по лестнице, чтобы встретиться с Джулиани и Уилсоном. Карберри полагал, что Фримен откровенно занимался незаконным обменом инсайдерской информацией. То, что компенсация, которой он требовал за свои «услуги», в подавляющем большинстве случаев была не денежной, а информационной, сказывалось на честности рынка еще более негативно. Что же до Уигтона и Тейлора, то Сигел не утверждал, что им известно о его сговоре с Фрименом. Но, общаясь с ними, Сигел как минимум один раз сослался на Фримена как на источник информации, и Карберри думал, что те наверняка поняли, что Сигел получает ее от арбитражера из Goldman, Sachs постоянно. На это недвусмысленно указывал характер торговли арбитражного отдела Kidder, Peabody.

«Давайте их арестуем», – предложил Карберри. Джулиани согласился без малейших колебаний. Возможная реакция общественности даже не обсуждалась. Аресты были обычным делом. На основании подписанного Дунаном аффидевита с обвинением в совершении преступления, составленного по стенографическим записям, сделанным Паскалем на допросах Сигела, сотрудники прокуратуры получили необходимые ордеры на арест. После этого Дунай спешно отправился на квартиру Тейбора в Верхнем Ист-Сайде.

Едва ли не с самого начала все пошло наперекосяк. В вестибюле дома, где жил Тейбор, его заковали в наручники и обыскали в поисках оружия. Потом ему разрешили вернуться в квартиру и надеть пальто, после чего, уже поздно вечером, его доставили в исправительный центр «Метрополитен». Обвинители надеялись, что Тейбор сочтет за благо признаться в содеянном и сотрудничать, но тот, как говорится, не поддался на провокацию. Карберри, видимо, недооценивал эмоциональный склад и спаянность большинства «белых воротничков» с Уолл-стрит. Боски и Сигел в их готовности к признанию и сотрудничеству являлись скорее исключением, чем правилом. Уолл-стрит была и остается маленьким и изолированным мирком, где бал правят деньги, взаимные услуги и мощная круговая порука. Нельзя было исключать и такой вариант, что Тейбор так никогда и не «вычислил» цепочку Сигел-Фримен и никаких показаний дать не может. Как бы то ни было, ночь в исправительном центре явно сделала его еще более несговорчивым, чем днем ранее.

Наутро, когда на бетонно-асфальтовые ущелья цитадели финансового мира обрушился внезапный снегопад, Дунай и двое инспекторов почтовой полиции прибыли в головной офис Goldman, Sachs на Брод-стрит. «У нас ордер на арест Роберта Фримена», – сказал Дунай сотруднику службы охраны здания, и тот, потрясенный, без возражений пропустил визитеров наверх.

Застекленный кабинет Фримена на 29-м этаже находился в непосредственной близости от просторного операционного зала Goldman. Когда бригада вошла в кабинет, его хозяин, на лице которого читалась тревога, встал из-за стола. До прихода агентов он занимался тем, что спешно пытался привести в порядок незаконченные дела; во второй половине дни он собирался уехать домой, чтобы затем отправиться с семьей на длинный уик-энд Дня президента, в Скалистые горы для катания на лыжах.

«У меня ордер на ваш арест, выданный федеральными властями, – сказал Дунай. – Вы арестованы». Подчиняясь указаниям Дунана, Фримен наклонился вперед и положил руки на стол. Дунай обыскал его в поисках оружия и вынул все из карманов. Фримен молчал. Инцидент вызвал некоторое смятение в торговом зале; трейдеры вытягивали шеи, чтобы лучше разглядеть происходящее.

Фримен спросил разрешения воспользоваться телефоном и позвонил одному из внутрифирменных адвокатов Goldman, который поспешно явился к нему в кабинет Адвокат позвонил Лэрри Педовицу, который представлял фирму с тех Пор, как Фримен получил повестку в связи с делом Боски.

Педовиц, некогда работавший с Дунаном в федеральной прокуратуре, слушал, как тот излагает пункты обвинения. Дунай сообщил, что у него есть ордер на обыск в кабинете Фримена и по соседству. Потом двое почтовых полицейских пошли с Фрименом к лифтам; в вестибюле они надели на него наручники. Дунай остался в офисе, отгородил специальной лентой обширную зону вокруг кабинета Фримена и начал просматривать ящики письменных столов и картотечные шкафы, извлекая документы и складывая их в картонные коробки.

Пока агенты протискивались вместе с Фрименом к выходу из штаб-квартиры Goldman, еще одна федеральная бригада прибыла в офис Kidder, Peabody на Гановер-сквер. Ричард Уигтон, сидя за письменным столом, поднял глаза и увидел на пороге своего кабинета на 18-м этаже секретаршу из приемной. «К вам мистер Морено», – сказала она.

Уигтон заглянул в свой ежедневник. На утро 12 февраля никаких посетителей записано не было. Биржевой день был в самом разгаре, и Уигтону не хотелось отвлекаться от дел. «Сейчас у меня нет времени, – сказал он секретарше. – Ему не назначено». Уигтон мысленно предположил, что незваный гость ищет работу. Среди студентов колледжей, мечтавших устроиться в инвестиционные банки, находились такие, которые бродили по Уолл-стрит и навязчиво предлагали свои услуги. Уигтон вернулся к работе.

Спустя несколько минут он увидел, что секретарша вернулась. Она была встревожена. «Они хотят видеть вас прямо сейчас, – сообщила она. – Они говорят, что это не может подождать». Уигтон счел подобную настойчивость выходящей далеко за рамки приличия, однако решил выйти и выяснить, в чем дело.

Он прошел большими шагами в приемную; секретарша следовала за ним. Его ждали двое мужчин. Неожиданно они достали документы, из которых явствовало, что их предъявители – инспекторы федеральной почтовой полиции, и заявили: «Вы арестованы». Уигтон застыл на месте. Он подумал было, что это розыгрыш, но тут один из мужчин схватил его за руку, повернул кругом и сильно толкнул к стене. Уигтон затаил дыхание. Почтовые полицейские быстро его обыскали, затем завели ему руки за спину и защелкнули на запястьях наручники.

Агенты отвели Уигтона обратно в кабинет, пройдя через торговый зал на глазах у служащих фирмы. Один из трейдеров, ставший тому свидетелем, немедленно позвонил Джону Рошу, и тот ворвался в кабинет Уигтона. «Я президент этой компании, – негодующе произнес Рош. – Что здесь происходит?» Агенты объяснили, что они только что арестовали Уигтона по обвинению в мошенничестве с ценными бумагами. Уигтон, все еще пребывая в шоке, вел себя, как лунатик. «Погодите», – сказал Рош агентам и снял трубку, чтобы позвонить адвокату Kidder, Peabody из Sullivan&Cromwell Марвину Шварцу. «Мы наймем тебе самого лучшего адвоката по уголовным делам», – заверил Рош Уигтона.

Агенты разомкнули наручники, дабы Уигтон надел пиджак и пальто. Он позвонил своей жене Синтии. «Ты придешь к ужину?» – тревожно спросила она.

«Трудно сказать», – мрачно ответил он. Затем агенты опять надели на него наручники.

К тому времени большинство трейдеров забыли про свои телефоны и следили за тем, что происходит в кабинете Уигтона; некоторые, чтобы было лучше видно, встали. Потом агенты снова провели арестованного через торговый зал. Идя к лифту между агентами, Уигтон заплакал. Его руки были скованы наручниками, и он не мог вытереть слезы.

Пробыв около часа в отделении почтовой полиции в нижней части Манхэттена, где прежде допрашивали Сигела, Уигтон и Фримен были порознь доставлены для предъявления обвинения по первоначальной формулировке в здание федерального суда, где встретились с Тейбором. Тейбор выглядел каким-то помятым; на нем была белая рубашка «поло» с открытым воротом, теннисные туфли и брюки цвета хаки.

Впервые три этих человека были вместе. Фримен, принадлежавший к олигархии арбитражного сообщества, никогда не удосуживался звонить Уигтону по его просьбе.

«Привет», – сказал Уигтон.

«Салют, как дела?» – ответил Фримен. Общение, однако, не заладилось: все трое, казалось, не могли найти нужных слов.

Адвокаты Тейбора, Уигтона и Фримена убеждали их заявить о своей невиновности. В свое время, вскоре после объявления о Боски, адвокаты Kidder, Peabody из Sullivan&Cromwell, полагая, что фирма-клиент окажется втянутой в скандал, наняли известного адвоката по уголовным делам Стэнли Аркина, к услугам которого они часто прибегали в подобных случаях. Теперь Уигтона передали Аркину, который в силу своего характера предпочитал бороться с Обвинением. Тот со своей стороны порекомендовал другого адвоката, Эндрю Лоулера, для Тейбора. Как и в деле Милкена, между адвокатами быстро сложилась определенная иерархия, и вскоре стало ясно, что центральная команда защиты – в данном случае возглавляемая Sullivan&Cromwell – будет оказывать решающее влияние на ход событий. Kidder, Peabody брала на себя выплату гонораров всем адвокатам. Интересы самой Kidder, Peabody, которой, как считалось, на сей раз угрожало уголовное преследование, представляла, как и в былые времена, Sullivan&Cromwell. Педовиц, представлявший Goldman, Sachs, посоветовал Фримену пригласить Пола Кёррана – партнера в Кауе, Scholer, Fierman, Hays&Hander, который прежде был окружным прокурором. Wachtell, Lipton, фирма Педовица, уже провела внутреннее расследование для Goldman, Sachs после того, как в повестках, ставших результатом заключенной с Боски сделки о признании вины, появилось имя Фримена. Эти повестки не вызвали чрезмерной озабоченности внутри Goldman, а расследование, проведенное Wachtell, реабилитировало Фримена и всю фирму, поскольку никаких доказательств противоправных действий обнаружено не было.

Ко времени предъявления обвинения, примерно в полдень в четверг, зал суда в цокольном этаже был заполнен лишь наполовину, преимущественно репортерами. Новость о задержании арбитражеров была в некотором отношении более сенсационной, нежели подозрения в отношении Drexel и Милкена. Несмотря на то, что ни один из арестованных не мог сравниться с Милкеном во власти и влиянии, фирмы, где они работали, – Kidder, Peabody и Goldman, Sachs – являлись частью верхушки истэблишмента Уолл-стрит. И хотя Kidder, Peabody, как известно, переживала не лучшие времена, Goldman, Sachs, пожалуй, была на Уолл-Стрит абсолютным лидером. Тут речь шла не о каких-то новоявленных алчных выскочках. Заявления об инсайдерской торговле на таком уровне казались крайне неправдоподобными.

Подлило масла в огонь и то, как были произведены эти аресты. Арбитражеры в отличие от Ливайна были задержаны на глазах у других людей (Тейбор – в вестибюле многоквартирного дома, Уигтон и Фримен – на работе), и не приходилось сомневаться, что известие об этом начнет гулять по Уолл-стрит и средствам массовой информации. Так и произошло, причем, как это часто бывает в подобных случаях, не обошлось без нелепой «утки», обычно кроткий Уигтон, дескать, сбил с ног одного из федеральных агентов, и тем не оставалось ничего другого, кроме как силой надеть на него наручники. Многих на Уолл-стрит возмущало, что с их коллегами обращаются как с обычными преступниками. Неоднократно звучали заявления о том, что Джулиани, который всегда искал известности и, по слухам, метит на публичную должность, попытался придать расследованию налет сенсационности, дабы повысить собственное реноме. И хотя аресты были инициативой Карберри, эти обвинения находили новых приверженцев.

Уолл-стрит была в панике. Многие в свое время обходились с конфиденциальной информацией, мягко говоря, неосторожно. Даже до последней серии арестов многие арбитражеры и трейдеры боялись дальнейшего хода расследования. Их ужасало, что теперь могут быть запросто пущены в ход уголовные статьи законов о ценных бумагах – даже те положения, которые они долгое время считали чисто формальными (запрет на «парковку» и пр.). Теперь же, с арестом высокопоставленных должностных лиц двух известнейших инвестиционных банков страны, многие пришли к выводу, что следствие зашло слишком далеко. Оно угрожало благополучию всех.

Привлечение троих арбитражеров к суду породило новую волну слухов, домыслов и откровенной истерии, когда обвинение обозначило источник изобличающих сведений против них как «КИ-1». Обозначение расшифровывалось как «конфиденциальный источник один», что подразумевало возможность существования КИ-2. Обвинение сообщило, что КИ-1 был сотрудником Kidder, Peabody во время событий, упомянутых в аффидевите. Дать более определенную информацию представитель обвинения отказался, сказав лишь, что «надежность и достоверность» КИ-1 имеют «множество подтверждений».

Согласно преданным огласке пунктам обвинения, КИ-1 передал информацию о предстоящем тендерном предложении KKR о поглощении Storer Фримену, который, уже располагая соответствующей позицией, воспользовался полученными сведениями, чтобы «определить подходящую цену продажи колл-опционов». Оттуда же следовало, что Фримен, позвонив по телефону КИ-1, раскрыл ключевые сведения о маневре, предпринятом Unocal для защиты от поглощения Буном Пикенсом. КИ-1 в свою очередь передал эту информацию Уигтону и Тейбору, которые с ее помощью прибегнули к изощренной торговой стратегии с использованием пут-опционов на акции Unocal для незаконного получения прибыли. Упоминание об Unocal в таком контексте было особенно неприятным для Goldman, Sachs, которая в своем недавно выпущенном годовом отчете за 1986 год выдвинула стратегию защиты Unocal на первый план. В оглашенных пунктах обвинения также говорилось, что преступный сговор действовал приблизительно с июня 1984 по январь 1986 года и охватывал «множество специфических корпоративных событий большого значения, в связи с которыми имела место вышеупомянутая торговля важной закрытой информацией».

Вскоре после судебного заседания федеральный окружной прокурор Рудольф Джулиани провел пресс-конференцию. Последние аресты, сказал он, – это только начало «очень долгого и важного расследования». В комментариях, явно адресованных Милкену, Drexel, Фримену, Уигтону, Тейбору и другим, пока не названным махинаторам, Джулиани заявил: «Если им присущ здравый смысл и хоть какие-то моральные устои, то они просто обязаны пойти на сотрудничество и постараться помочь федеральным властям расхлебать эту кашу».

По предъявлении обвинения Фримен вернулся в Goldman, Sachs, где у него состоялась эмоциональная беседа с Робертом Рубином, который в прошлом сам возглавлял арбитражный отдел. Рубин был одним из тех, кто в далеком 1976 году участвовал вместе с Сигелом в семинаре по поглощениям. Повестки, явившиеся результатом расследования по делу Боски, Рубина не обеспокоили, но аресты вывели его из себя.

«Все это ложь», – сказал ему Фримен.

Рубин, один из бесспорных наследников Джона Уэйнберга, председателя совета директоров Goldman, всегда поддерживал Фримена внутри фирмы. Он решил провести собственное расследование, работая в тесном контакте с Педовицем. Когда Рубин прочел ордер на арест Фримена, пункт о широкомасштабном сговоре показался ему вздором. Если Фримен и Сигел действовали заодно, то почему Goldman, Sachs понесла убытки, торгуя в ряде других сделок Kidder, Peabody, не упомянутых в версии обвинения? Рубин знал Фримена очень хорошо, и прочитанное просто не укладывалось у него в голове. Рубина бесило, что Джулиани публично унизил Фримена и Goldman, Sachs. Будучи одним из тех, кто мобилизовывал средства для демократической партии, Рубин не собирался позволять республиканцу Джулиани наживать политический капитал за счет Goldman, Sachs.

Было даже еще более существенное обстоятельство. Когда Рубину и Педовицу представилась возможность прочесть ордер более внимательно, они быстро нашли в нем изъян. В той части подписанного Дунаном аффидевита, где описывалась ситуация с Unocal, была неточность: там говорилось, что Фримен передал КИ-1 информацию по Unocal в апреле, а не в мае, когда имели место подозрительные сделки.

Дело было в том, что Дунай просто ошибся при расшифровке стенограмм Паскаля. Обвинение могло объяснить (что оно впоследствии и сделало), что в спешке было допущено несколько чисто технических и несущественных ошибок в части хронологии. Однако, как и следовало ожидать, те, кто был склонен верить в невиновность Фримена и подозревать обвинение в подтасовке фактов, пропускали подобные отводы мимо ушей. В лагере Goldman, Sachs ошибки такого рода подрывали доверие к версии государственного обвинения в степени, прямо пропорциональной их количеству.

В тот день члены совета менеджеров Goldman, Sachs собрались на неофициальное заседание и единогласно решили поддержать Фримена. Тем временем Рубин поручил Педовицу продолжить расследование и сказал, что ему нужен четкий ответ на вопрос, действительно ли Фримен занимался чем-то противозаконным. И все же главный упор делался не на то, чтобы уличить или оправдать Фримена, а на то, чтобы установить, способно ли обвинение доказать свою версию без малейших оснований для сомнения. Приоритетным направлением расследования было не определение того, на самом ли деле Сигел передавал Фримену конфиденциальную информацию, а поиск благовидных альтернативных объяснений сомнительных сделок. Данный подход, вероятно, был еще одним неизбежным побочным продуктом стойкого воинственного умонастроения в духе «Goldman-против-государственного-обвинения», возобладавшего в фирме после ареста Фримена.

Покинув ближе к вечеру здание федерального суда, Уигтон инстинктивно вернулся в офис Kidder, Peabody. Когда его коллеги увидели, как он вошел, все в операционном зале вскочили на ноги и устроили ему бурную овацию. Уигтон позвонил жене и заверил ее, что успеет к ужину. Ровно в 5.45, как и в любой другой рабочий день, Уигтон встретился с двумя сотрудниками, которых обычно подвозил из Нью-Джерси на работу и обратно. Они ехали домой, обсуждая активность рынка в тот день и свои планы на праздничный уикэнд. Из уважения к Уигтону его спутники не говорили о событиях, которым было суждено вскоре занять видное место в программах новостей сетевого вещания. Сам Уигтон тоже не касался этой темы, считая, что, сделав это, он продемонстрирует собственную слабость.

В тот же день Kidder, Peabody и Goldman выступили с публичным опровержением противозаконной деятельности своих сотрудников. Представитель Kidder заявил: «В фирме издавна проводится политика против торговли на закрытой информации, и, насколько нам известно, данный запрет все это время строго соблюдался». Представитель Goldman был еще более категоричен: «Результаты нашей собственной проверки не дают оснований полагать, что имели место какие-либо противоправные действия со стороны главы арбитражного отдела или других сотрудников фирмы».

КИ– 1, конечно же, был Сигел. Рано утром в четверг ему домой позвонил Дунай. «Сегодня на работе не появляйтесь, – приказал Дунай. – Поезжайте прямо в офис Джеда ». По дороге в даунтаун Сигел понял, что от него потребуют сделать заявление о признании вины. Заключив сделку с обвинением, он знал, что ему придется признать себя виновным тогда, когда власти от него этого потребуют; он не мог «лезть со своим уставом в чужой монастырь», выбирая дату заявления.

Когда Сигел около 10.30 прибыл в офис Mudge Козе, Ракофф подтвердил, что тайная операция завершается и что на следующий день ему предстоит сделать требуемое заявление. («Они, вероятно, заставят вас признать себя виновным в пятницу, тринадцатого», – колко заметил Ракофф несколькими неделями ранее; теперь его остроумное предсказание сбылось.) Сигел набрал собственный номер в Drexel, дабы сообщить своей секретарше Кэти, что он не придет. Кэти, которой вновь выпало быть глашатаем важных новостей, была сильно взволнована. «Уигтон, Тейбор и Фримен арестованы, – выпалила она. – На них надели наручники». Она зачитала лежавшую перед ней копию тикерного сообщения об арестах. Кэти, разумеется, знала всех троих: Уигтона и Тейбора – по Kidder, Peabody, а Фримена – по его частым телефонным звонкам.

Кэти продолжала делиться новостями. «У нас тут всеобщее возбуждение», – прокомментировала она ситуацию в Drexel, пояснив, что персонал фирмы, можно сказать, радуется добрым вестям. Сигел испытал минутное замешательство, но Кэти быстро все объяснила. После долгих месяцев, в течение которых Drexel принимала на себя главный удар печатных публикаций о ходе следствия, к ответу в конечном счете призвали не ее, а другую фирму, да не какую-нибудь, a Goldman, Sachs, которую Drexel чтила больше других и чье место на вершине иерархической пирамиды Уолл-стрит старалась занять.

К изумлению Сигела, Кэти ни единым словом не намекнула, что его подозревают в соучастии. По окончании разговора он положил трубку, опечаленный тем, что ему придется горько разочаровать человека, столь непоколебимо ему преданного.

Ракофф и Стросс изложили Сигелу распорядок на следующий день. Копии заявления об обвинении в преступлениях и пресс-релиз государственного обвинения должны были поступить поздно вечером текущего дня. Было очевидно, что власти с трудом поспевают за стремительным ходом событий.

При обсуждении того, что обвинители собирались инкриминировать Сигелу, не обошлось без яблока раздора. Им стала сумма наличных, которую Сигел фактически получил от Боски: Сигел утверждал, что речь идет не более чем о 700 000 долларов, а Боски настаивал на 800 000. Обвинителей эта нестыковка откровенно раздражала. Они не желали публичных пересудов о том, что один из двух главных свидетелей обвинения лжет, и уговаривали Сигела согласиться с версией Боски, которую хотели включить в пресс-релиз. Сигел на все их увещевания отвечал категорическим отказом. Он подозревал, что причиной расхождения является воровство курьеров, но это была не его забота. Он получил 700 000 и не собирался брать на себя ни цента больше, сколько бы на него ни давили. Прожив годы во лжи, он не намеревался лгать снова. Обвинение отступилось.

Для Сигела настала пора вступить в тот период сотрудничества, который он считал самым для себя трудным и морально опустошительным. Во время тайной операции ему запрещалось рассказывать о происходящем кому-либо, кроме жены. Теперь же ему предстояло пройти через мучительное признание членам семьи, коллегам и друзьям.

Ему удалось поймать родителей во Флориде, где те путешествовали на подаренном им микроавтобусе. Он устроил так, что они позвонили ему в Нью-Йорк. Несколькими неделями ранее Сигел огорчил их, сказав, что не сможет приехать на сороковую годовщину их свадьбы. То, что они услышали от сына на этот раз, превзошло их наихудшие опасения; такого они не могли себе и представить. Мать Сигела зарыдала. Главным образом, однако, их заботило благополучие сына. Они захотели немедленно с ним повидаться, но он их отговорил. Он постарался объяснить родителям, что ожидает его в ближайшие несколько дней, и убедить их в том, что с ним все будет в порядке.

Сигел продолжил тягостное оповещение. Он позвонил брату и сестре. Он позвонил родителям Джейн Дей. Реакция почти всех абонентов была одинаковой: шок, недоверие, слезы. Затем он перешел к главным клиентам и ближайшим коллегам. Он попытался дозвониться до Генри Крейвиса из KKR, но не смог. Вместо него он поговорил с Джорджем Робертсом, который выразил ему сочувствие и пожелал удачи. Он связался с Сэмом Хейменом, его бывшим соседом и главой GAF. Хеймен постарался его поддержать; он сказал, что догадывался, что с Сигелом не все ладно, но не хотел докучать ему расспросами. Он позвонил корпоративному эксперту по «паблик рилэйшнз» Гершону Кексту и еще одному важному клиенту, Стоктону Стробриджу. «Надеюсь, что ты выкарабкаешься», – сказал Стробридж. «Хорошо бы», – мрачно ответил Сигел. Кроме того, он позвонил Питеру Шварцу, шоферу такси, который часто его возил и стал ему другом. «Сожалею, что подвел тебя», – сказал Сигел.

Напоследок он позвонил Мартину Липтону, своему юристу-наставнику, который так много для него значил. Он еще не знал, что Липтон и его фирма представляют интересы Goldman, Sachs. Сигел повторил свои прежние извинения, снова и снова говорил, что ему очень жаль, и отчаянно надеялся на какой-нибудь знак сочувствия или прощения.

«Я посмотрю, что можно для тебя сделать», – сказал наконец Липтон. Сигела приободрила даже эта маленькая трещинка в ледяном фасаде Липтона.

Потом Сигел опять позвонил Кэти и на сей раз попросил ее приехать в офис Ракоффа. Когда она появилась, Сигел провел ее в конференц-зал и закрыл дверь. «Я совершил ужасную ошибку, – сказал Сигел. – Я тебя подвел». У него было такое чувство, словно он признается собственной дочери. Кэти все еще, казалось, не понимала, в чем дело. Он сказал, что виновен в инсайдерской торговле.

Кэти залилась слезами. «Почему? – спросила она рыдая. – Почему?»

Сигел не смог ей ответить. Он дал волю накопившимся за день напряжению и страданию. Босс и секретарша плакали вместе.

Наутро Ракофф, по-прежнему беспокоясь о душевном состоянии Сигела, заехал за ним на своей машине и довез его до здания суда. Не исключая возможности того, что Сигелу по пути в суд опять полезут в голову мысли о самоубийстве, он не хотел рисковать. Сигела провели через боковую дверь и отвели в большой зал судебных заседаний на первом этаже, где слушаются ходатайства и заявления сторон. На нем был темно-серый костюм, голубая рубашка и красный галстук. В списке дел к слушанию, составленном судьей Робертом Уордом, дело Сигела числилось последним, и это означало, что ему придется ждать своей очереди почти три часа.

Сообщение о предстоящем установлении личности КИ-1 и о том, что последний сделает заявление суду, попало в массмедиа, и зал суда – в отличие от предыдущего дня, когда в нем было предъявлено обвинение Фримену, Уигтону и Тейлору, – был полон репортеров, среди которых находились художники, делавшие зарисовки Сигела на протяжении всего заседания. Съемочные бригады со всех крупнейших телевизионных каналов заполонили широкие ступени лестницы, ведущей к главному входу и величественным колоннам здания федерального суда. Наконец судья Уорд вызвал Сигела.

Сигел заверил судью, что он не проходит медикаментозное лечение и не наблюдается у психиатра. Судья Уорд спросил Сигела, какое образование тот получил. Сигел на мгновение замялся. Он собирался было назвать Гарвардскую бизнес-школу, свою альма-матер, но не смог. Ему было слишком стыдно. «Аспирантура», – наконец ответил он. Судья зачитал пункты заявления об обвинении: сговор о нарушении законов о ценных бумагах и уклонение от уплаты налогов при сокрытии денег, полученных от Боски. Сигел едва его слышал. Он вытирал слезы.

«Что вы желаете заявить суду?» Слова судьи отозвались эхом в просторном зале, и наступила тишина.

«Виновен, ваша честь», – тихо, но твердо произнес Сигел. Судья Уорд постановил, что приговор Сигелу будет вынесен 2 апреля, менее чем через два месяца.

Сигела отвели в помещение для арестованных, где у него наряду с группой из 27 торговцев наркотиками, привлеченных к суду в то утро, сняли отпечатки пальцев. Он попытался было незаметно покинуть здание суда через дверь в цокольном этаже, но там его поджидала съемочная бригада NBC. Камеры запечатлели, как адвокаты запихивают Сигела в автомобиль, дожидавшийся его, чтобы отвезти прямо в аэропорт. Он на какое-то мгновение задержался, чтобы Поцеловать в щеку Одри Стросс, после чего дверь машины захлопнулась.

Новость о заявлении Сигела и арестах Фримена, Уигтона и Тейбора потрясла Kidder, Peabody и ее нового владельца, General Electric. Узнав об этом, заведующий отделом М&А Kidder выбежал из операционного зала в слезах. В фирме у Сигела до сих пор было много почитателей, особенно среди вспомогательного персонала. Но когда его нелегальная деятельность стала достоянием гласности, отношение к нему сотрудников фирмы резко ухудшилось, особенно в связи с тем, что он принимал наличные от Боски. Уход Сигела в Drexel стал источником постоянно тлеющей обиды, которая теперь разгорелась с новой силой.

Члены высшего руководства GE узнали новость во время ленча в столовой штаб-квартиры компании в местечке Фэрфилд, штат Коннектикут. Они были поражены, осознав, что их 650 млн. долларов, вложенные в то, что они считали выдающейся инвестиционной фирмой, подвергались опасности. Состоявшийся в тот вечер ужин в шикарном манхэттенском ресторане «Ле бернарден», на котором служащие GE и Kidder собирались отметить завершение недавней сделки Kidder, вылился в то, что более всего походило на ирландские поминки перед погребением.

Если раньше отношения между служащими Kidder, Peabody и их новыми боссами были несколько натянутыми, то аресты, что называется, вбили между ними клин. В то время как Макс Чэпмен и ряд других сотрудников Kidder вступились за Уигтона, служащие GE заняли более отстраненную позицию. Последние полагали, что то, с чем они столкнулись, суть уголовные обвинения как результат соглашений, заключенных с властями. Они утверждали, что власти не приступают к расследованиям крупных дел, не говоря уже о прилюдных арестах, не располагая надежными доказательствами правонарушений. Зная же о сотрудничестве Сигела с правоохранительными органами, они понимали, что власти смогут возбудить выигрышное для них дело против самой Kidder, Peabody. Обычно любую фирму можно привлечь к уголовной ответственности за преступления, совершенные ее служащими, а Сигел признался в содеянном.

После приобретения Kidder, Peabody, GE сохранила управление фирмой в руках Денунцио и вмешивалась редко. Теперь же, сознавая потенциальную опасность сложившейся ситуации, Лоренс Боссиди, заместитель председателя правления GE и директор ее департамента финансовых операций (в ведении которого находилась Kidder, Peabody), взял на себя ответственность за положение дел в дочерней компании и поручил Джозефу Хэндросу, опытному заместителю генерального юрисконсульта GE, повседневный контроль за таковым. Боссиди, бывший профессиональный бейсболист, отличавшийся внушительной комплекцией и безукоризненной честностью, не питал сентиментальной привязанности к «освященной традициями» Kidder, Peabody и был полон решимости быстро принять все необходимые меры для исправления положения.

Ранее GE уже направила в Kidder, Peabody группу своих аудиторов для тщательной экспертизы ее финансовых показателей и механизмов внутреннего контроля. GE немедленно сконцентрировала деятельность аудиторской группы на расследовании инкриминируемой фирме инсайдерской торговли. Kidder, Peabody сформировала собственную рабочую группу, в которую вошли Джон Гордон, друг Сигела Питер Гудсон и злополучный, внутрифирменный адвокат Роберт Кранц. Когда они приступили к работе, фирму охватили страхи, по большей части не высказываемые вслух. Могло ли случиться так, что Сигел вовлек других, особенно Денунцио? Что это за история с арбитражем в Kidder, Peabody? Некоторые служащие были ошеломлены уже тем, что в фирме вообще есть арбитражный отдел. Сосредоточенно изучая учетные документы, аудиторы регистрировали и подсчитывали сделки, классифицируемые ими как «подозрительные» и «сомнительные». Хэл Рич узнал, что всего за несколько дней в категорию «подозрительных» попало свыше 100 операций.

У него и Гордона были свои причины для беспокойства. При рассмотрении заявлений обвинения, касающихся Фримена, они вспомнили о собственных переживаниях в сделке с SCA. Их тогдашние подозрения теперь, похоже, подтвердились. Им было тяжело это сознавать, но версия обвинения в части Фримена выглядела весьма правдоподобно.

Через день после признания Сигела, в субботу, рабочую группу Kidder, Peabody вызвали на Сент-Эндрюс-плаза для встречи с Джулиани, Карберри, начальником уголовного отдела Уилсоном и Картушелло, обвинителем, в чьем ведении находилось дело Фримена. Среди прочих на встрече присутствовали Линч и Старк из КЦББ, поскольку любое разрешение ситуации с Kidder, Peabody потребовало бы соглашения с Комиссией, Марвин Шварц, партнер в Sullivan&Cromwell, присутствовал как ведущий адвокат Kidder, Peabody. Кроме того, во встрече участвовали Кранц, Хэндрос и Гэри Нафталис – адвокат Уилкиса, нанятый Хэндросом представлять интересы GE.

«Игра пойдет по нашим правилам», – начал Джулиани, но Шварц тут же сделал ответный выпад. «Вы должны извиниться», – негодующе сказал он Джулиани и осудил прокуратуру за излишне жесткую, по его мнению, манеру проведения арестов Фримена, Уигтона и Тейбора.

В ответ Карберри обвинил Sullivan&Cromwell, фирму Шварца, в конфликте интересов, поскольку та в свое время представляла в других делах и Kidder, Peabody, и Goldman, Sachs. Шварц буквально вскочил со стула и, повысив голос, выпалил: «Я не нуждаюсь в ваших нотациях на эту тему. Если мне потребуется совет по профессиональной этике, то за ним, смею вас заверить, я обращусь не к вам».

Государственные юристы не верили своим ушам. Они с подозрением относились к Sullivan&Cromwell и Kidder, Peabody еще со времен следствия по делу Уайненса, высветившего явное отсутствие в Kidder механизмов внутреннего контроля и пассивность отдела надзора фирмы. Теперь Сигел, бывшая звезда Kidder, признался в преступной деятельности, имевшей место в тот период, когда он работал в фирме. И после этого в Kidder считают, что власти должны извиняться?

Кранц с его глуповатой безмятежностью делу не помог. «В чем загвоздка? Объясните, – сказал он, обводя взглядом государственных юристов, которые молча обдумывали слова Шварца. – Я просто не понимаю, какое нарушение имеется в виду».

Джулиани хранил спокойствие. «Наши соображения таковы, – начал он. – У вас проблема. Чем скорее вы ее решите, тем лучше. И этот процесс не будет для вас безболезненным». Затем заговорил Карберри. Он затронул тему возможной уголовной ответственности Kidder, Peabody за деяния Сигела и напомнил о халатности ее служащих, вскрывшейся на суде над Уайненсом, в том числе о тех нарушениях, которые последний сделал достоянием гласности в своей книге. После этого Карберри выдал сногсшибательную новость: проблемы Kidder, Peabody отнюдь не ограничиваются преступлениями Сигела. Правоохранительные органы располагали сведениями о «парковках» акций с участием Дональда Литтла (связанного с Боски брокера Kidder, Peabody в Бостоне), одного из руководителей отдела торговли обыкновенными акциями Kidder и, что самое поразительное, президента Kidder Джека Роша.

«Мы намерены предъявить вам обвинение», – прямо заявил Карберри. Шварц, казалось, был изумлен. Джулиани назидательным тоном напомнил ему об ответственности корпораций за преступления их служащих, а Шварц в столь же менторской манере призвал федерального прокурора к здравому смыслу. Обмен упреками продолжился, и дискуссии быстро пришел конец. Разгневанный Шварц и рабочая группа Kidder вышли из комнаты, оставив Джулиани и его помощников в ярости.

Когда Хэндрос сообщил Боссиди о неутешительном итоге встречи, тот пришел в ужас. Положение, в котором оказалась Sullivan&Cromwell, было, по его мнению, хуже некуда. Нужно было что-то предпринимать, и быстро. Боссиди помнил о катастрофических последствиях обвинительного акта для E.F.Hutton и считал, что таковой погубит репутацию Kidder, Peabody даже в том маловероятном случае, если фирма в конце концов выиграет дело.

Аудиторы GE стали работать более интенсивно, отчитываясь о результатах перед Хэндросом и Боссиди. Их выводы не вселяли оптимизма. Некоторые из расследуемых операций, такие, как торговля акциями General Foods, можно было оправдать наличием открытой информации. Но как быть с Continental Group? Арбитражный отдел Kidder выбрал время для покупки акций этого клиента Goldman просто идеально – как раз перед появлением «белого рыцаря». Были и другие, аналогичные «совпадения». «Один или два случая такого рода мы переживем, – сообщил Хэндросу Нафталис. – Но не пять или шесть».

Беседы с руководством Kidder, Peabody тоже не обнадеживали. В GE были готовы поверить, что Денунцио не знал о сговоре Сигела с Фрименом, но Денунцио поручил Сигелу консультировать Уигтона и Тейбора. Он даже не создал условий для соблюдения принципа Великой китайской стены. Он полностью отказался от внутреннего контроля. Менеджеры GE полагали, что фирмой он руководил из рук вон плохо, и пришли к выводу, что при всем том Рош, теперь сам находящийся под следствием, и Кранц еще менее компетентны.

Через две недели после переговоров рабочей группы Kidder с Джулиани и Карберри последнему позвонил Нафталис. «GE хочет с вами встретиться, – сказал он обвинителю, – без участия кого бы то ни было из Kidder или Sullivan&Cromwell». В GE решили взять под контроль саму фирму, а не только уголовное расследование. Sullivan&Cromwell была отстранена от дела и заменена Нафталисом и его фирмой, Kramer, Levin, Nessen, Kamin&Frankel. Тмарта Боссиди лично встретился с Джулиани и Карберри. Тоном, в корне отличным от того, что взял на предыдущей встрече Шварц, он произнес 15-минутную речь.

Чуть-чуть не дойдя до признания того, что Kidder, Peabody виновна в совершении преступления, Боссиди рассказал о проведенной аудиторами GE тщательной экспертизе, абсолютно непохожей на то очковтирательство, каковым, по мнению обвинителей, являлось расследование, проведенное Goldman, Sachs, и признал, что обнаружены «серьезные проблемы». Он особо подчеркнул, что GE купила фирму совсем недавно и ничего не знала об инцидентах, фигурирующих в расследовании. Предание фирмы суду на основании обвинительного акта могло полностью дискредитировать и, как следствие, разорить фирму, в результате чего 7000 ни в чем не повинных служащих остались бы без работы.

Далее он предложил конкретные меры для исправления ситуации. Во-первых, высшее руководство Kidder, включая Денунцио, Роша и Кранца, будет снято со своих постов и, если потребуется, уволено. Во-вторых, Kidder, Peabody полностью откажется от арбитража: Боссиди пришел к заключению, что инвестиционный банк не вправе заниматься арбитражем и что никакая Великая китайская стена не может надежно предотвратить злоупотребление конфиденциальной информацией. И в-третьих, фирма выработает надлежащее урегулирующее соглашение с КЦББ.

Искренние и смелые предложения GE произвели благоприятное впечатление на обвинителей. Джулиани сказал Боссиди, что подход GE – это «дуновение свежего ветра» по сравнению с тем, что он слышит от представителей других фирм, вовлеченных в скандал, явно имея в виду Drexel и Goldman. Впервые после арестов у Боссиди и Нафталиса появился проблеск надежды, что Kidder, Peabody не будет предъявлено обвинение.

Вскоре после того как ситуация с Kidder, Peabody стала принимать благоприятный оборот, правоохранительные органы одержали еще одну победу. В апреле 1987 года Бойд Джеффрис, председатель правления Jefferies Group, крупной лос-анджелесской брокерской фирмы, ставшей пионером в организации внебиржевой торговли, заявил о своей виновности в двух преступлениях и согласился сотрудничать, Джеффрис «парковал» акции для Боски примерно так же, как, по утверждению Давидоффа, это делал Малхирн, и обвинение располагало доказательствами инкриминирующей выплаты Баски Джеффрису 3 млн. долларов. Платеж, который, согласно подлиннику счета-фактуры, осуществлялся за «консультации по инвестированию и корпоративно-финансовые услуги», на самом деле являлся взаиморасчетом по «припаркованным» позициям и подтверждением того, что Боски пользовался подложными фактурами вроде той, по которой Drexel причиталось 5,3 млн.

Более интригующим было сделанное Джеффрисом разоблачение махинации, к которой Боски не имел никакого отношения. Джеффрис признался в том, что по просьбе другого, неназванного участника преступного сговора манипулировал ценой при вторичном размещении акций Fireman's Fund, осуществленном American Express. Кроме того, для возмещения этим человеком убытков, понесенных Джеффрисом при взвинчивании крупными покупками цены акций, были подготовлены счета-фактуры за фиктивные услуги. На фоне деяний, фигурировавших в признаниях остальных участников инсайдерского скандала, преступления Джеффриса в наибольшей степени относились к категории тех, которые в тот период были на Уолл-стрит совершенно обыденными. На этот счет адвокат Джеффриса заявил обвинению следующее: «Бойд обслуживал клиентов. Обслуживая клиентов, он преуспел. Правила, как видно, меняются».

Участником сговора, попросившим Джеффриса манипулировать ценой акций Firemans Fund, был не кто иной, как Сэнди Льюис – арбитражер, который познакомил Малхирна с Боски в «Кафе де артист» до своей ссоры с последним. Горя желанием отомстить, Льюис все лето буквально преследовал Гэри Линча, убеждая его провести расследование деятельности Боски. Его желание исполнилось, и Боски был практически разорен, но последним посмеялся все же Боски. Льюис, который при каждом удобном случае выставлял себя главным поборником этического поведения на Уолл-стрит, горячо отрицал свою вину. Ему мало кто верил. Его все больше высмеивали за лицемерие. Все говорило за то, что его карьере на Уолл-стрит скоро придет конец.

Однако эйфория от успехов царила в федеральной прокуратуре недолго. Ставшее притчей во языцех следствие по делам Фримена, Уигтона и Тейбора явно двигалось с трудом. Переехав во Флориду, Сигел наконец ознакомился с ордерами на арест, составленными на основании его показаний, и тут же расстроился. Сделки с Unocal и Storer, выбранные обвинителями для предания огласке, были двумя самыми сложными из всех, про которые Сигел им рассказал. И о той, и о другой сделке Дунай допрашивал Сигела лишь однажды, а Паскаль делал заметки. Когда Сигел прочел подписанный Дунаном аффидевит, он пришел в смятение. Верный по сути, документ, как уже заметили в Goldman, Sachs, содержал неточности в деталях.

По версии Дунана, передача всей необходимой информации о выкупе акций Unocal состоялась в апрельском телефонном разговоре, который Сигел вел с Фрименом из аэропорта Галсы. На самом же деле это было не совсем так. Содержание ряда телефонных разговоров, имевших место на временным интервале в несколько недель, в аффидевите ошибочно сводилось к содержанию одного-единственного. Сигел знал, что имеющиеся учетные записи не подтвердят эту версию развития событий (так и случилось). Обвинение, помимо того, сообщало, что у Фримена для оправдания его покупок хранились подложные документы по якобы проведенным исследованиям, что также расходилось с показаниями Сигела. Тот действительно рассказал следователям о таких документах, но речь шла о Боски, а не о Фримене. Ракофф понимал, что хорошие адвокаты непременно воспользуются этими неувязками, осложнив положение обвинения и поставив под сомнение достоверность его версии. Сигел сознавал, что его, несомненно, – и незаслуженно – обвинят во лжи. Ракофф жалел, что сотрудники прокуратуры не попросили его и Сигела изучить пункты обвинения против Фримена, Уигтона и Тейбора до их арестов (обвинители не пошли на это, заботясь о сохранении секретности). Теперь же было слишком поздно.

Ракофф позвонил Карберри; Стросс слушала разговор с параллельного телефона. Ракофф хотел быть полностью уверенным в том, что Сигела из-за чужой невнимательности не обвинят в лжесвидетельстве. Карберри признал допущенные ошибки и сказал, что обвинение найдет возможность их исправить. Ракофф испытал облегчение оттого, что Карберри не пытается свалить вину на Сигела. Карберри явно был не слишком озабочен услышанным.

Фримен, Уигтон и Тейбор были обвинены по обвинительному акту 9 апреля, примерно через семь недель после арестов и предъявления обвинения по первоначальной формулировке. Прокуратура действительно исправила свои ошибки, заявив, не вдаваясь в подробности, что Kidder, Peabody торговала акциями Unocal не в апреле, а 15 и 17 мая 1985 года, и что операции с акциями Storer имели место в апреле, а не в декабре, как утверждалось ранее. Но прокуратура оставила обе сделки в обвинительных актах, обвинив каждого из арбитражеров в четырех преступлениях.

Самой Kidder, Peabody, что показательно, обвинение предъявлено не было: руководство GE добилось понимания со стороны Джулиани. В доказательство намерения GE сотрудничать с обвинением Kidder, Peabody немедленно временно отстранила Уигтона от должности без сохранения заработной платы и прекратила выплату гонораров его адвокату и адвокату Гейбора. Втайне от большинства сотрудников Kidder, Peabody, GE пошла еще дальше. Юристы GE встретились со Стэнли Аркином, адвокатом Уигтона, и без обиняков заявили, что Уигтону – если, конечно, он действительно невиновен – следует отстаивать свою невиновность. В противном случае ему следует признать себя виновным и пойти на сотрудничество. Для придания рекомендации, так сказать, большей убедительности представители GE сообщили, что в случае, если Уигтон, настаивая на своей невиновности, будет осужден, GE предъявит ему иск о возмещении 3 млн. долларов, уже заплаченных ему за акции Kidder, Peabody, и удержит за собой те 3 млн., которые она ему еще должна.

Goldman, Sachs, напротив, продолжала стоять за Фримена горой, хотя сделанное ею новое заявление имело более нейтральную формулировку, чем предыдущее. «Мы знаем его и доверяем ему, – говорилось в заявлении о Фримене. – На основании всего того, что нам известно в настоящее время, мы по-прежнему считаем, что он не нарушал закон.

GE объяснила принятые ею меры тем, что они согласуются с проводимой в компании политикой временного отстранения служащих, которым предъявлено обвинение. Кроме того, временное отстранение Уигтона отражало ту точку зрения руководства GE, которое, в сущности, не имело четкого представления об Уигтоне и Тейборе, что государственное обвинение, вероятно, право в том, что те не могли не знать о получении Сигелом извне внутренней информации. Тем не менее отказ фирмы от поддержки Уигтона многих в Kidder, Peabody привел в ярость – особенно тех, кто до сих пор переживал утрату фирмой независимости в составе гигантской промышленной корпорации. На невозмутимого Уигтона тактика GE не подействовала. Раздосадованный утратой поддержки со стороны фирмы, он, однако, держался стойко и настаивал на своей невиновности.

Ропот в Kidder, Peabody, вызванный известными событиями, не шел, однако, ни в какое сравнение с тем взрывом негодования, что последовал через месяц. 12 мая двое обвинителей, в ведении которых находилось дело, – явно удрученный Картушелло и еще один помощник федерального прокурора, Джон Макинэни, – предстали перед назначенным на дело судьей Луисом Л. Стэнтоном и заявили, что им требуется дополнительное время для подготовки к процессу. Макинэни признал, что обвинение, похоже, «проявило недальновидность» и поторопилось с нашумевшими арестами, и добавил: «Нас могут обвинить в продолжении судебного дела без достаточных на то оснований».

Это было сенсационное признание в неверном суждении в критическом положении, относящееся не только к данному делу, но и к другим текущим расследованиям, в том числе и по делу Милкена. Обычно об отсрочках просит защита; но на сей раз адвокаты, понимая, что промедление им невыгодно, возражали против любых задержек. На следующий день после ходатайства обвинения судья Стэнтон принял сторону обвиняемых, сославшихся на Шестую поправку, дающую право на безотлагательное рассмотрение дела судом, и отклонил ходатайство. Представитель Джулиани сказал репортеру «Уолл-стрит джорнэл»: «Я бы не назвал это провалом». Но было очевидно, что у обвиняемых и их сторонников есть повод для ликования.

Федеральная прокуратура оказалась перед непростым выбором. Идти ли напролом и судить обвиняемых или рассмотреть вариант, который многим казался невероятным, и выйти из дела, подав ходатайство о прекращении производства по обвинительному акту? На Сент-Эндрюс-плаза шли ожесточенные дебаты. Решение произвести аресты приняли не Картушелло и Макинэни, но они были твердо убеждены, что обвинение просто обязано выйти на судебный процесс. Особенно рьяно отстаивал свою позицию Картушелло, боец старой закалки, за долгие годы работы в прокуратуре впитавший в себя традиции, господствовавшие при предшественниках Джулиани. В эти традиции едва ли входили поспешные аресты, но, коль скоро обвиняемые оказались в унизительном положении, Картушелло уважал их право на скорейшее устранение угрозы, нависшей над их репутацией.

Решимость помощников федерального прокурора довести дело до суда объяснялась не только соображениями профессиональной этики. И тот, и другой были уверены, что дело имеет неплохие шансы на успех и может быть выиграно без особых затруднений. Они считали, что из Сигела получится превосходный, заслуживающий доверия свидетель обвинения. Они располагали обильными подтверждениями его заявлений в объемистых отчетах о сделках, изъятых из офисов Kidder, Peabody и Goldman, Sachs. Но у них не было надежного подкрепляющего свидетеля. Ни один прокурор не обрадуется перспективе выйти на процесс с единственным свидетелем, особенно с таким, который совсем недавно признал себя виновным в тяжких уголовных преступлениях.

Оппонентом Картушелло и Макинэни был начальник уголовного отдела Говард Уилсон. Он утверждал, что обвинение не должно рваться вперед, усугубляя последствия допущенного просчета. Его позиция, возможно, диктовалась и другими соображениями. Частью работы Уилсона была защита его босса, Джулиани, и политического будущего Джулиани. За спиной у Джулиани был целый ряд громких успешных дел, включая осуждение лидера демократов от Бронкса Стэнли Фридмена-дело, которое поглощало его внимание во время заключения сделки о признании вины с Боски; он был прокурором на процессе, и ему пели дифирамбы. Сделка с Боски и применение суровых мер к Уолл-стрит сделали его еще более популярной фигурой. В данной ситуации Уилсон имел все основания полагать, что Джулиани приведет его вслед за собой в резиденцию мэра Нью-Йорка или губернатора штата. Отзывы о нем в прессе были почти исключительно хвалебными. И что в сложившейся ситуации было для Уилсона хуже: прекращение дела до отдаленного повторного вынесения обвинительного акта, когда Джулиани, может статься, уже не будет окружным прокурором, или не сулящий ничего хорошего проигрыш дела летом того же года, вина за который будет возложена на Джулиани?

Оставалось узнать мнение Карберри. Аресты были его идеей. Он верил в успешный исход дела. Кроме того, ему, многоопытному сотруднику прокуратуры, не хотелось вступать в конфронтацию с помощниками босса, на которых лежала прямая ответственность за производство предварительного следствия. Он сделал ставку на Картушелло и Макинэни, порекомендовав Джулиани довести дело до судебного разбирательства.

Перед Джулиани стояла сложная дилемма. Отвергнуть предложение начальника отдела мошенничеств означало дискредитировать Карберри. Но Джулиани поддержал инициативу Карберри об арестах, и последствия были катастрофическими. Джулиани встал на сторону Уилсона и поручил помощникам подготовить ходатайство о прекращении дела.

К полудню следующего дня уже ходили слухи, что государственное обвинение собирается прибегнуть к чрезвычайной мере – прекратить производство по делу. Ракофф позвонил Сигелу и сообщил ему о слухах. «Возможно ли это?» – спросил Сигел. «Это невозможно», – ответил Ракофф, основываясь на своем многолетнем опыте работы в прокуратуре. Он все еще верил, что аресты ни за что не были бы проведены при отсутствии у обвинения подкрепляющего свидетеля. Он предполагал, что обвинение выйдет на процесс, даже если это придется сделать раньше, чем того хотелось бы его представителям. Так, по крайней мере, произошло бы в его бытность в прокуратуре.

Но «невозможное» случилось в тот же день. 13 мая Картушелло и Макинэни предстали перед судьей Стэнтоном. В силу того, что дело Фримена, Уигтона и Тейбора обещало стать первым прекращенным делом в рамках инсайдерского скандала, зал суда был набит репортерами, адвокатами других потенциальных подсудимых и просто любопытными. Явно огорченный, хотя и более спокойный, нежели днем ранее, Картушелло сказал, что обвинение, поставленное перед выбором-выйти на процесс в среду или ходатайствовать о прекращении дела, – «пришло к заключению, что производство по обвинительному акту должно быть прекращено». Пытаясь ослабить негативную реакцию на столь сомнительный шаг, он добавил, что аннулируемый обвинительный акт является «лишь верхушкой айсберга» и твердо пообещал, что прокуратура добьется вынесения нового акта, в котором обвинения в инсайдерской торговле будут охватывать уже не две, а девять сделок с акциями различных компаний.

Никто из самих обвиняемых на слушание не явился, но их адвокаты, ухватившись за возможность подвергнуть обвинение публичной критике, с трудом сдерживали ликование. Аркин, адвокат Уигтона, назвал маневр обвинения «циничным и неприкрытым нарушением права на безотлагательное рассмотрение дела судом». Адвокат Тейбора Лоулер сказал, что прекращение дела «не лучшим образом отражается на убедительности версии государственного обвинения и стратегии проведения арестов». Пресса пестрела заявлениями о том, что обвиняемые были подвергнуты плохому обращению и поражены в конституционных правах. В большинстве дел на стадии рассмотрения защитники воздерживаются от нападок на обвинителей, проявляющих чрезмерную осторожность при подготовке к судебному разбирательству. Но участники этой войны стремились выиграть все сражения, причем с максимально возможной оглаской.

Причудливый поворот событий в целом никак не отразился на моральном климате в Kidder, Peabody. Сторонники Уигтона приободрились и стали требовать восстановить его на работе. Недовольство еще больше усилилось, когда на следующий день после прекращения уголовного дела GE, выполняя свои обязательства перед прокуратурой, сняла со своих постов Денунцио, Роша и Кранца и назначила одного из своих директоров, Сайласа Каткарта, бывшего председателя совета директоров Illinois Tool Works, новым председателем правления Kidder, Peabody.

«Я вот тут на днях как раз подумал, что нам здесь нужен славный работяга, который ради дела ляжет костьми» – сказал один из служащих Kidder, Peabody тоном, полным сарказма. Объясняя решение GE, Боссиди заявил, что аудит, проведенный сотрудниками GE, выявил «существенные недостатки» действующих в Kidder, Peabody механизмов внутреннего контроля за финансовыми операциями, деятельностью управленческого персонала среднего и высшего звеньев и нераспространением конфиденциальной информации.

Чтобы задобрить приверженцев Kidder, Peabody, главным операционным директором был назначен Макс Чэпмен, бывший соперник Сигела в роли возможного преемника Денунцио. Фактически, однако, его полномочия ограничивались ролью исполнительного вице-президента, подотчетного Каткарту. «Они попросили меня заниматься обеспечением доходов компании после вступления в должность Каткарта, которому 61 год», – сказал Чэпмен в интервью «Уолл-стрит джорнэл», насмехаясь над пожилым Каткартом. Не приходилось сомневаться, что теперь GE будет осуществлять контроль, от которого она отказалась при покупке Kidder, Peabody. GE назначила на высшие финансовые и административные должности преданных ей людей и организовала собственную группу надзора за теми подразделениями фирмы, которые занимались бросовыми облигациями и выкупами с использованием финансового рычага. GE старалась сохранить вложенные в фирму 600 млн. долларов. Ее стратегия стала очевидной через несколько недель, когда КЦББ объявила, что заключает с фирмой урегулирующее соглашение о взыскании с нее 25,3 млн. долларов. Одновременно Джулиани в одном из своих редких публичных подтверждений заявил, что дело против Kidder, Peabody возбуждено не будет.

Конечный результат не вызвал в GE особого оптимизма. Боссиди добился своей главной цели: уголовное преследование Kidder, Peabody не грозило. Фирма выжила, чего нельзя было сказать о E.F.Hutton. Руководство GE испытывало, к своему удовлетворению, чувство скорее замешательства, чем утраты. Как вообще могло получиться, что такой инвестиционный банк с давней и безупречной репутацией, как Kidder, Peabody, оказался столь неуправляемым? Теперь, когда угроза привлечения к суду, нависшая над Kidder, Peabody после февральских арестов, миновала, то, что осталось от фирмы, могло беспрепятственно возобновить свой бизнес.

Лучший Форекс-брокер – компания «Альпари». Выгодные торговые условия, более 2 млн. клиентов, положительные отзывы реальных трейдеров, уникальные инвестиционные сервисы, множество бонусов, акций и призовых конкурсов, торговля валютами, металлами, CFD и бинарными опционами (у данного брокера обозначаются понятием – «Fix-Contracts»), качественная аналитика и обучение.

Но что же от нее осталось? Многие в Kidder, Peabody считали, что фирма изменилась до неузнаваемости, превратившись во что-то немногим большее, чем дочерний бутик гигантской GE Credit Corporation – одного из филиалов еще более гигантской GE. Снятие Уигтона с должности и то, как GE обошлась с ним до этого, не оставили от былого корпоративного духа камня на камне. Никто больше не думал о Kidder, Peabody как о «семье». Среди тех, кто покинул фирму на волне «исхода» персонала, начавшегося почти сразу же после ее реорганизации, были Хэл Рич и, под конец, даже Джон Гордон. Они чувствовали себя одиноко и неуютно в организации, которую больше не узнавали. По зрелом размышлении они, однако, поняли, что та Kidder, Peabody, которую они знали и любили, умерла гораздо раньше. Появление в восьмидесятые годы сопряженной с большими деньгами «звездной» системы сделало из Майкла Милкена, Айвена Боски и Мартина Сигела национальных знаменитостей, а старомодных инвестиционных банкиров вроде них самих обрекло на забвение.

Содержание Далее

Коттл С. и др. «Анализ ценных бумаг» Грэма и Додда

Кохен Д. Психология фондового рынка: страх, алчность и паника

Кравченко П.П. Как не проиграть на финансовых рынках

Лефевр Э. Истории Уолл-стрит

Лолиш Г. Научите меня играть! Учебник биржевой игры для начинающих

МакМиллан Л.Дж. МакМиллан об опционах

Монестье А. Легендарные миллиардеры

Найман Э.Л. Трейдер-Инвестор

Нидерхоффер В. Университеты биржевого спекулянта

Оберлехнер Т. Психология рынка Forex

Орлов А. Записки биржевого спекулянта. Уроки валютного дилинга

Пайпер Дж. Дорога к трейдингу

Райан Дж. Биржевая игра. Сделай миллионы – играя числами

Рашке Л.Б. Как ловить дни тренда

Робинсон Дж. Миллионеры в минусе или Как пустить состояние на ветер

Стюарт Дж. Алчность и слава Уолл-Стрит

Тарп В.К. и др. Биржевые стратегии игры без риска

Фишер Ф.А. Обыкновенные акции и необыкновенные доходы

Элдер А. Трейдинг с доктором Элдером: энциклопедия биржевой игры

Якимкин В.Н. Forex: как заработать большие деньги

Психология трейдинга Дэйтрейдинг и скальпинг Управление капиталом Развлекательная литература
Библиотека успешного трейдера